УДК 133.2:316.728

Р.А. Додонов (д-р филос. наук, проф.)

Донецкий национальный технический университет

dodonovr@mail.ru

От сЕМАНТИКИ СЛОВА – к сЕМАНТИКЕ СТИЛЯ

Статья посвящена методологической проблеме адекватности изучения духовной жизни общества. Указывается на необходимость обращения к ментальности эпохи для оценки взглядов и идей выдающихся исторических деятелей. В качестве приема, повышающего надежность исследования, выступает анализ целостного стиля мышления и мировосприятия людей прошлого.

методология, история, духовная жизнь, ментальность, стиль

В первой четверти ХХІ века численность населения Земного шара, по прогнозам демографов, достигнет черты, уравновешивающей количество живущих ныне с количеством когда-либо живших ранее людей. Этот заурядный факт безликой статистики, тем не менее, является лишним поводом к размышлениям о природе исторического времени, сущности исторического сознания и методологии исторического исследования. На чашах гигантских весов как бы замирают в неустойчивом равновесии наши современники и тысячи поколений их предков. И тогда об умерших уже нельзя будет сказать: «Он присоединился к большинству».

Данная ситуация, по мнению Ф.В.Лазарева и М.К.Трифоновой, по-новому ставит вопрос о культурном смысле исторического. «Жизнь одного поколения будет равна по насыщенности всей мировой истории. Это может изменить наше отношение к прошлому. До сих пор история как сгусток опыта поколений была так или иначе критерием существующих систем ценностей. Во многих случаях мы доверяем тому, что «проверено историей». Теперь ситуация меняется: совокупный опыт современного человечества оказывается больше опыта всей предшествующей жизни людей. Не возникает ли в связи с этим настроение „отказа от истории”?» [1, с.316].

В условиях общей аксиологической переориентации направленности философских исследований, свидетелями которой мы все являемся, такая постановка проблемы действительно имеет смысл. Апробация временем, следование традициям, «овеянных веками», своего рода «испытание историей» всегда были и остаются социокультурными механизмами сепарации истинных ценностей от всего наносного, сеюминутного, преходящего. Сопоставляя в наш век масс-культуры содержание сознания миллионов землян, и признавая уникальность, неповторимость и самоценность каждого из них, мы одновременно вынуждены констатировать факт постоянного обеднения, упрощения, девальвации ценностей, превращающихся из напряженнейших поисков и раздумий в своего рода «ярлыки», аббревиатуры, таблички, лишь указывающие на эти поиски. А потому, даже если количественное выражение проверенных историей ценностей и проигрывает по отношению к актам современного культурного творчества, в качественном плане они составляют подлинную сокровищницу человечества.

Вместе с тем, нельзя не обратить внимания на то, что само значение и содержание духовных ценностей прошлых времен с течением времени также может трансформироваться, порой весьма существенно. И речь идет не только об открытии новых смыслов в старых истинах. Меняется исторических контекст, и в новых условиях эти истины приобретают новое звучание. Вот почему в прошлом веке было осмыслено и сформулировано методологическое требование, обязательное для всех исследователей духовных памятников прошлого – содержание последних необходимо рассматривать только в контексте всей духовной атмосферы эпохи.

Вопреки Гегелю, который считал, что сознание представителей различных эпох по основным характеристикам не отличается одно от другого, и что люди прошлого, настоящего и будущего мыслят приблизительно одинаково, представители неклассических школ западной философии утверждали, что смыслы, которые человек придает своим поступкам, исторически подвижны. Философская герменевтика, феноменология, философская антропология, психоанализ и экзистенциализм – каждое из этих направление со своей стороны подчеркивали динамичность смыслогенеза и невозможности изучения его традиционными методами естественных наук. Свой вклад в методологический арсенал философии истории сделала и французская школа Анналов (М.Блок, Л.Февр), представители которой зафиксировали историческую изменчивость смыслов, которую можно понять лишь в неразрывном единстве с целостной духовностью той или иной исторической эпохи или этнической общности. «Человеческие существа… ведут себя сознательно и потому не могут не наделять свои действия определенным значением и не придавать его своей жизни» [2, с.19]. Смыслы же эти не являются константой, они постоянно эволюционируют, составляя содержание разнообразных дискурсивных практик, а вместе с тем - и уникальный паттерн духовной культуры соответствующего общества.

Осмысление этой важной посылки привело к тому, что необходимым предварительным условием исследования духовного мира людей прошлого стало «погружение» ученого в ментальность той эпохи, которую он собирался изучать, расшифровка смыслов и символов анализируемых памятников прошлого. Сами анналисты без излишней скромности охарактеризовали этот вывод как «коперниканскую революцию» в философии истории. Действительно, наряду с «внешним» описанием духовности прошлого, каким она видится нашему современнику, исходящему из ныне принятой системы понятий и классификации, вырисовывается очертания человеческой личности, социального и природного миров, в том виде, как их воспринимали люди изучаемой эпохи. «Объективный» образ истории, выражаемый в понятиях и категориях современной науки, дополняется субъективным видением мира людей прошлого. В результате учета менталитета прошлой эпохи историк обретает двойное, а по мнению А.Я.Гуревича, - единственно «нормальное видение» исторического события. «Проблема состоит в том, как сочетать и координировать оба видения – видения «извне» с видением «изнутри» для того, чтобы сделать картину истории стереоскопичной и более правдивой. Эта процедура должна помочь нам избежать анахронизмов и предотвратить навязывание людям иных эпох чуждых им представлений и чувств. ...Только при таком взгляде на историю она приобретает для нас… смысл и значимость» [2, с.17].

Подобная специфика изучения истории духовного феномена требует от исследователей адекватных методов. Одними из первых вопросами методологии изучения духовности задались лингвисты, точнее, литературные критики, историки литературы и представители направления, которое сейчас именуется исторической филологией. Они подняли вопрос о соответствии индивидуального гения писателей той духовной среде, в которой они творят. В качестве примеров можно привести труды М.М.Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса», Ю.Н.Тынянова «Пушкин и его современники», Л.Я.Гинзбург «О лирике» и др. Эти авторы много сделали для отделения психологии писателя от его идеологии.

«Моя беллетристика, – писал, в частности, Ю.Н.Тынянов, – возникла главным образом из недовольства историей литературы, которая скользила по общим местам и неясно представляла людей, течения, развитие русской литературы. Такая «вселенская смазь», которую учиняли историки литературы, принижала произведения и старых писателей. Потребность познакомиться с ними поближе и понять глубже - вот чем была для меня беллетристика. Я и теперь думаю, что художественная литература отличается от истории не «выдумкой», а большим, более близким и кровным пониманием людей и событий, большим волнением о них. Никогда писатель не выдумает ничего более прекрасного и сильного, чем правда. «Выдумка» - случайность, которая зависит не от существа дела, а от художника. И вот когда нет случайности, а есть необходимость, начинается роман. Но взгляд должен быть много глубже, догадка и решимость много больше, и тогда приходит последнее в искусстве - ощущение подлинной правды: так могло быть, так, может быть, было» [3, с.3-4].

Глубинный анализ литературных произведений показывает не только различие идей одного писателя от другого, но позволяет ощутить «творческое дыхание» художника, его стиль, его почерк, его «дух».

«Как изучать духовность?» - ставит вопрос А.Б.Ковельман в своем замечательном исследовании духовного мира древних египтян «Риторика в тени пирамид». – «Проще всего, казалось бы, начинать с идей. Идеи Аристотеля отличаются от идей Платона, идеи Зенона - от идей Аристотеля. Подсчитаем разницу между идеями - и вот готовая схема развития» [4, с.8]. Поступать так с массовым сознанием решительно невозможно, – продолжает он. Сознание одной эпохи может объединять стоиков с платониками, пифагорейцев – с перипатетиками. Их философские системы различны, но «интонация», стиль мышления, отношение к жизни часто совпадают. Поэтому от изучения идей, философских концепций историки переходят к изучению слов, понятий, отражающих ментальное содержание эпохи, класса, социального слоя.

Историческая филология довольно длительное время считала единственным универсальным методом анализа проявлений ментальности людей давно ушедших времен, семантический метод, подразумевающий раскрытие содержания ментальности через употребляемые слова и выражения. Социологи такой метод именуют контент-анализом. Исследователи находят в тексте ключевые понятия, отражающие характер массового сознания, прослеживают перемену их значений. Если связный текст древнего автора передает его личную концепцию, то слова отражают «ментальный фон», свойственный данной эпохе – то, что «объединяет Платона с афинскими торговцами».

Однако с конца 80-х годов прошлого века семантический анализ стал вызывать в среде специалистов в области исторической филологии определенные нарекания. Они указывали на его субъективность: увлекаясь терминами, исследователи упускали общую картину. Г.Ллойд-Джонс, например, приводит следующий пример: освоив слово «агатос» (добрый), ученые провозгласили разность понимания добра у греков и современных людей. При этом они не заметили термина «дикайос» (справедливый). В отличие от «агатос» он несет этическую нагрузку и выражает идею добра, близкую к нашей. Поэтому Г.Ллойд-Джонс призвал изучать не слова, а моральные концепции и моральную практику.

По мнению А.Б.Ковельмана, переход к неформальному методу от формального, каким является семантический метод, был бы, конечно, шагом назад. «Вперед от семантического анализа слов, - пишет он, - можно двигаться только к семантическому анализу стиля». Такой подход, на наш взгляд, только усиливает семантический метод, подкрепляет, «подстраховывает» обычный контент-анализ, ибо сам стиль мировосприятия автора как раз и отражает ментальность эпохи, которая гораздо шире, чем то или иное произведение, созданное в данном художественном стиле.

Что же такое стиль? В иностранных словарях и справочниках можно прочитать, что стиль есть «способ выpажения мысли в языке, особая манеpа выpажения, хаpактеpная для индивидуума, пеpиода, школы или наpода». Это «способ или метод действия или пpедставления, особенно если он соответствует какому-то стандаpту; отличительная, характерная манера... вообще выpазительность, мастеpство, вpожденное умение в представлении, образе деятельности и подаче самого себя». В советской литературе стиль трактовался как «характерное физиогномическое единство какого-либо явления человеческой жизни и деятельности, типичная форма его внешнего выражения... Понятие стиль всегда относится к человеку и его созданиям, оно не может быть отнесено, например, к природе, поскольку стиль всегда связан с выражением, активным (сознательным или бессознательным) самопpоявлением человека вовне».

Уникальная личностная неповторимость и самобытность находит выражение в индивидуальном стиле мышления и мировосприятия. Об этом красноречиво сказал Ж.Бюффон: «стиль – это человек».

Кстати, подтверждение этому кроется и в этимологическом значении самого понятия. Первоначально «stilus» – это остроконечная палочка для письма у древних римлян, в переносном значении – почерк, манера письма, способ изложения. «Чаще поворачивай стиль» – говорили римляне, имея в виду исправления написанного. Стиль всегда уникален, единичен, неповторим. Сколько людей – столько и стилей. Но значит ли это, что невозможна классификация и систематизация стилей? Конечно, нет. Только корректнее будет вести речь не о стилях, а о типах, отражающих не частные, индивидуальные особенности духовной деятельности, а общие, типичные, множественные, свойственные для всех членов данного человеческого коллектива, моменты. Не случайно говорят о стереотипах, то есть схемах, стандартах, устойчивых представлениях, шаблонах перцептивно-когнитивной деятельности людей.

Главное в стиле - это подчеркивание чего-то особенного, специфического, отдельного, что не позволяет смешивать однопорядковые явления. Бюффоновское значение понятия «стиль», в котором между человеком и стилем можно было поставить знак равенства, все более трансформируется.

«Благодаря существующей в современной культуре дифференциации, каждый индивидуальный стиль, а значит, и стиль вообще как таковой, обретает черты объективности, становится независимым от конкретных людей с их привычками, особенностями, убеждениями. Первоначальное единство субъекта и объекта, предполагавшее фактом единство стиля, распадается в силу стилевого многообразия современной культуры» [5, с.180-181]. Иначе говоря, формула Бюффона «стиль - это человек» в применении к реалиям третьего тысячелетия попросту не срабатывает. Стиль и человек разъединились. В результате стилевой дифференциации современной культуры мир стилей объективировался, обрел независимое от индивида существование, лишился изначальной связи с определенностью жизни, определенностью выражаемого содержания.

Л.Г.Ионин рассматривает этот процесс как глобальный процесс перехода от моностилической культуры к полистилической. Под моностилизмом он понимает репрезентативную духовную культуру, в которой ее элементы (убеждения, оценки, образы мира, идеологии и т.д.) обладают внутренней связностью и, кроме того, активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества.

Семантика стиля, таким образом, надежнее семантики слова, ибо вскрывает специфику мировосприятия творца. Так, европейский романтизм связан с целым комплексом идей, как единый стиль, а не фрагментарно. Многие идеи приверженцев классицизма и романтизма совпадали, если они принадлежали, например, к революционному направлению. Вильгельм Кюхельбекер, поэт и декабрист, даже называл себя «романтиком в классицизме». Но стиль, подход к жизни у классицистов и романтиков были совершенно разными.

Целью стилистического метода анализа текста должна стать система взглядов, породившая систему фраз. Действительно, если стиль устойчив, то чувства писателя стилизируются, проходят через призму идей, слагаются в привычные словесные штампы. Появляется известное различие между внутренним миром автора и стилистической обработкой этого мира. «Целые потоки изъявлений в любви, – замечает А.Б.Ковельман по поводу содержания папирусов эллинистического Египта, – вовсе не всегда отражают любовные чувства, прославление труда еще не говорит о трудолюбии славящих» [4, с.9].

В чем же здесь дело? По мнению Б.М.Эйхенбаума, всякое оформление душевной жизни, выражающееся в слове, уже есть акт духовный, содержание которого сильно отличается от непосредственно пережитого. Духовная жизнь подводится здесь уже под некоторые общие представления о формах ее проявления, подчиняется некоторому замыслу, часто связанному с традиционными формами, и тем самым неизбежно принимает вид условный, не совпадающий с ее действительным содержанием. Фиксируются только некоторые ее стороны, выделенные и осознанные в процессе самонаблюдения, в результате чего духовная жизнь неизбежно подвергается некоторому искажению или стилизации.

Вот почему для чисто психологического анализа таких документов, как письма и дневники, требуются особые методы, дающие возможность пробиться сквозь самонаблюдение, чтобы самостоятельно наблюдать душевные явления как таковые - вне словесной формы, вне всегда условной стилистической оболочки.

Совсем иные методы, продолжает Б.М.Эйхенбаум, должны употребляться в литературном анализе. В этом случае форма и приемы самонаблюдения и оформления душевной жизни есть непосредственно важный материал, от которого не следует уходить в сторону. С точки зрения литературного анализа важно «суметь воспользоваться именно этим «формальным», верхним слоем» [6, с.11-12].

Вступая с ним в дискуссию, Л.Я.Гинзбург писала: «Душевный стиль - это особая организация, вернее, искусственное осмысление внутренней жизни, свойственное людям умствующим и литературствующим. Но самое литературно оформленное переживание есть все-таки факт не литературы, а внутренней биографии» [7, с.378].

Другими словами, стиль не принадлежит целиком и полностью литературе. «Как и сама литература, - отмечает А.Б.Ковельман, - стиль высвечивает психологию авторов, психологию эпохи. Психология же не есть просто система фраз, она - нечто большее. Поэтому при изучении, например, писем римского Египта нельзя ни отбрасывать их специфический стиль, чтобы понять «душевную жизнь», ни изучать стиль вне «душевной жизни», как чистый элемент эпистолярного искусства. Через стиль, а не помимо него необходимо понять «душевную жизнь» египтян» [4, с.10-11].

Литературоведы и исторические филологи давно заметили, что стиль мышления предполагает устойчивую связь между содержанием мысли и ее выражением в слове, между мыслью и фразеологией. Американский исследователь Бенжамен Ли Уорф, занимаясь проблемами взаимоотношения между языком и мышлением, языком и познанием, языком и поведением человека, пришел к интересному и несомненно дискуссионному выводу о том, что в той или иной ситуации люди мыслят ведут себя соответственно тому, как они говорят.

Таким образом, можно сделать вывод о существовании определенной корреляции между стилем мышления и художественным стилем, его сопровождающим. При этом стилистический метод наиболее плодотворен при анализе устойчивых художественных стилей, таких как романтизм, классицизм, символизм и проч. Даже поверхностный анализ показывает, что всякий устойчивый стиль текстов имеет набор обязательных слов-знаков (розы, урны, толпа, поэт и т.п.), фиксирующих определенные смыслы, типичные для данного стиля.

Стилевые смыслы как бы сигнализируют о наличии определенной ментальной целостности. Вне устойчивого стиля семантический метод фиксирует случайные значения смыслов, зависящие от контекста. Лишь для стилевого смысла контекстом является стиль в целом. Изучая эти смыслы, мы изучаем стиль мышления и стоящий за ним духовный феномен конкретной исторической эпохи.

Список литературы

1. Лазарев Ф.В. Философия: учебное пособие: изд. 2-е, доп. и перер. / Ф.В.Лазарев, М.К.Трифонова. – Симферополь: СОНАТ, 2003. – 384 с.

2. Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы „Анналов”. – М.: Наука, 1993. - 657с.

3. Тынянов Ю.Н. Смерть Вазир-Мухтара. Рассказы. / Ю.Н.Тынянов; предисловие В.А.Каверина. – М.: Правда, 1984. - 437 с.

4. Ковельман А.Б. Риторика в тени пирамид / А.Б.Ковельман. - М.: Наука, 1988. – 192 с.

5. Ионин Л.Г. Социология культуры: 3-е изд. / Л.Г. Ионин. – М.: Логос, 2000. – 431 с.

6. Эйхенбаум Б. Молодой Толстой / Б.М. Эйхенбаум. - Петербург; Берлин: Изд-во З.И. Гржебина, 1922. - 156 с.

7. Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Статьи и очерки / Л.Я.Гинзбург. – Л.: Советский писатель, 1982. – 424 с.

Надійшла до редакції 10.09.2010

Р.О. Додонов Донецький національний технічний університет Від семантики слова – до семантики стиля Стаття присвячена методологічній проблемі адекватності вивчення духовного життя суспільства. Вказується на необхідність звернення до ментальності епохи для оцінки поглядів та ідей видатних історичних діячів. Як прийом, що підвищує надійність дослідження, виступає аналіз цілісного стилю мислення і світосприйняття людей минулого. методологія, історія, духовне життя, ментальність, стиль

R.A. Dodonov Donetsk National Technical University From THE sEMANTICS OF WORD – to THE sEMANTICS OF STYLE The article is devoted to the methodological problem of adequacy of the society spiritual life study. It points out the necessity to address the mentality of the epoch to estimate the views and ideas of the prominent historical figures. The analysis of the integral style of thought and perception of the world by people of the past is used as a reliable research method. methodology, history, spiritual life, mentality, style