Таранущенко В

Ещё в начале прошлого века В.И.Вернадский, анализируя историю научной мысли и арсенал познавательных средств человека, обращал внимание на то, что сфера иррационального – интуиция, вдохновение, мистические озарения и др. - составляют основу величайших научных открытий, хотя корни этих явлений уходят вглубь веков. Но это такие явления действительности, подчеркивал учёный, которые ещё не попали в поле зрения науки и не стали ещё предметом её анализа. Однако, это не только не исключает необходимости считаться с ними, но и предполагает усилить к ним наше внимание, ибо «область этих явлений находится в хаотическом состоянии» [1, 413]. Хаос этот связан, прежде всего, с самим статусом иррационального: рассматривать ли его как явление самостоятельное, самодостаточное или оно является реакцией на непомерное стремление рационализма монополизировать всю истину без остатка.

В.И.Вернадский, исследуя проблему научного мировоззрения и генезис феномена науки, обратил внимание на то, что процесс развития естествознания формировался в обстановке чуждых ему взглядов, обрастая “лесами” религиозных догматов, неосознанных, мистически-интуитивных озарений. Но по мере развития науки эти “леса” отпадали, и вырисовывалась все более адекватная реальности картина мира. Этот процесс нашел свое отражение в следующих работах В.И.Вернадского: “О научном мировозрении”, “Научная мысль как планетное явление”, в трудах по всеобщей истории науки, в его обширном эпистолярном наследии.

В методологическом плане важно подчеркнуть, что проблема соотношения рационального и иррационального осмысливалась Вернадским в контексте поисков конструктивных возможностей иррациональной составляющей научного творчества.

В последнее время интерес к иррациональному заметно возрос, чему в немалой степени способствуют процессы глобализации современного мира, в лоне которых идут сложные и противоречивые процессы формирования планетарной общности, сближения далёких по мировоззренческим ценностям цивилизаций Запада и Востока, налаживания диалога их культур. И в силу этого происходит своеобразная переоценка иррационального, преодолевается его стереотип как чего-то чуждого человеку и негативного. И на основе культурного плюрализма идет поиск многомерного понимания внутреннего мира личности, выработка его универсальных ценностей.

По мнению известного математика и признанного авторитета в области эколого- гуманитарного знания академика Н.Моисеева «мир человека - это неразрывная связь рационального и иррационального: интуиции, инстинктов, непредсказуемости и нелогичности поведения… И что самое главное, может быть, - наибольшую радость человеку, ощущение полноты и прелести жизни даёт как раз иррациональная составляющая его миропредставления, его жизни. …Я думаю, - заключает академик Н.Моисеев, - что ключ, способный открыть дверь в будущее человечества, окажется синтезом разума и того иррационального начала, которое заложено в людях. От того, как коллективный разум сможет опереться на это иррациональное начало и зависит судьба человечества и планеты» [2, 10].

Проблема эвристической функции иррационального нашла свое отражение в исследованиях Н.С.Мудрагей [3] З.В.Синевича, О.К.Коркинской, Ю.А.Пошель [4], Л.А.Микешиной [5], С.А.Лебедева [6] К.Эрберга [7] и многих других.

Сам В.И.Вернадский был, на наш взгляд, одним из тех немногих энциклопедистов ХХ века, в духовно-творческих исканиях которого удачно переплетались и язык точной науки, и философские размышления, и религиозно-мистическое чувство. Весь многообразный арсенал познавательных средств был поставлен на службу Большой Науки. Однако, его оппоненты от официальной идеологии всячески пытались дискредитировать его честное имя, приуменьшить его научные достижения, упрекая его в неприкрытой мистике и эклектике, в полнейшем непонимании и игнорировании диалектического материализма. В вышедшей в 1934 году “Малой советской энциклопедии” о Вернадском написано: „По своему мировоззрению – сторонник идеалистической философии. В научных трудах проводит идеи „нейтрализма” науки, выступает в защиту религии, мистики, исконности жизни и „живой материи” и ряда виталистических и антиматериалистических концепций, отрицая материалистическую диалектику” [Цит. по: 8, 198].

Справедливы ли эти упрёки? Нелестные слова данной характеристики были высказаны о человеке, чье имя и дела составили целую эпоху в развитии естествознания, в создании новой картины мира. Опираясь на мощь своего интеллекта, он открыл закономерности развития органической природы, создал учения о живом веществе, о биосфере, с необходимостью переходящей в ноосферу. Вместе с тем, Владимир Иванович, по собственному признанию, был глубоко религиозным человеком. Его религиозность была своеобразной, нетрадиционной и по самой сути своей противоречивой: её нельзя выразить словами и образами. Но это, опять таки, не мешало ему с величайшим почтением относится ко всем формам проявления христианства, усматривая непреходящую ценность религии как глубочайшее проявление человеческой личности [9, 113]. Поэтому, принципиально отрицая существования Бога, подлинным объектом познания-поклонения Владимир Иванович считал Вселенную, Космос, Мировую гармонию и научное творчество. До глубокой старости, до конца дней своих он продолжал углубляться в религиозные вопросы, считал, что религия имеет колоссальное будущее и человек, искренне верующий, глубже чувствует бытие.

В своих творческих исканиях истины Владимир Иванович опирался не только на силу Разума, но и на иррациональные стороны человеческого сознания – случайное, неосознанное, волю, интуицию, непосредственное созерцание, мистическое озарение и др., справедливо полагая, что «рационализирование охватывает небольшую часть духовных проявлений человеческой личности, что разум охватывает далеко не всё и нельзя даже считать его главным и основным решателем жизненных проявлений личности» [10, 118].

Поэтому вопрос о том, как в одном человеке мирно уживались два духовных фантома – «демон Сократа» (внутренний голос) и «демон Лапласа» (голос Разума), какую роль в духовно-творческих исканиях ученого играл феномен иррационального и, наконец, вопрос о предпочтениях между двумя способами, двумя стилями познания и постижения истины – Истины Разума и Истины Сердца - и станет целью нашего рассмотрения.

В своё время Н.Бердяев „внутренний голос” называл высшим божественным разумом-Логосом, основное свойство которого - присутствовать как в субъекте, так и в объекте познания. Это - разум Вселенский, приобщаясь к которому «человек прозревает сквозь хаос, сквозь фатум природы, Разум мира, Смысл Мира» [11, 69].

Отмеченные раздвоения обусловлены противоречиями, коллизиями общественной жизни, повлиявшими на содержание мировоззренческих поисков учёного. Больше того, главным в духовных исканиях Вернадского сыграли, на наш взгляд, психологические особенности его личности: чрезмерная детская впечатлительность, любовь к чудесному и фантастическому, безотчетный страх, боязнь темноты и одиночества. В более старшем возрасте развились мистические настроениия, интерес к религиозно- теологическим построениям и спиритизму, а проявление лунатизма было чуть ли не семейным наследственным достоянием. Трезво оценивая состояние своего духовного мира, Владимир Иванович отмечал, что «эти явления являются проявлением единого вечного и целого и я познаю одно и то же научным исканием, религиозным и поэтическим вдохновением, мистическим созерцанием, философским мышлением» [10, 33]. Идейное брожение, поиск мировоззренческих ориентиров и оживление мистических настроений было характерно для учёного в первые годы революции, в условиях ломки устоявшихся форм жизни, когда возникающие противоречия не находили своего разрешения. Тогда и возникал поиск каких либо оснований, опор, с помощью которых можно было бы понять и объяснить коллизии чувственно- предметного мира, за внешней оболочкой которого, «за его чувственным покрывалом пребывает мир подлинный, совершенный, самодостаточный мир» [12, 14].

Погружение в субстанцию трансцендентного, потустороннего происхо-дило в условиях интенсивных переживаний, когда обнажались пределы человеческой жизни. Именно такое состояние пришлось испытать В.И.Вернадскому в начале 1920 года, когда после приезда в Крым он тяжело заболел сыпным тифом. Болезненный кризис сопровождался у него яркими видениями, описанными позднее в дневнике. «В мечтах и фантазиях, - вспоминал ученый, - в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться многих глубочайших вопросов жизни и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти. Это не был вещий сон, т.к. я не спал – не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего» [10, 112].

Напряжённость психических процессов многократно усиливалась неразрешённостью и неудовлетворительным состоянием тех жизненных проблем, которые в той или иной степени были завязаны на научные искания Вернадского. И остро ощутив возможность скорой смерти, Владимир Иванович вдруг услышал голос, идущий из глубины души. Владыка Антоний (Блюм), размышляя о вере человека в полноту собственной души, писал, что «есть в человеке такие глубины, которые нам непостижимы: тот глубокий, глубинный хаос, о котором когда-то писал Ницше: «кто в себе не посеет хаоса, тот никогда не породит звезды», что «подлинное видение человека идет не от ума, а от сердца» [13, 182]. Владимиру Ивановичу открылись глубины души и Высшие силы в лице Вечного Духа (по Вернадскому - это безличная духовная субстанция, в которую стекается интеллектуальный потенциал особо выдающихся личностей, как бы подстегивая, призывая его к деятельности).

«Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть моё призвание, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь – как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа» [10, 112].

Вернадский был в тогда таком душевном состоянии, что мог вместить в себя всю Вселенную, все времена сошлись в нём в одной точке, произошла трансформация чувств: когда настоящее, актуализировав прошлое, заговорило образами будущего, а чувство страдания благодаря интенсивным внутренним переживаниям будущего перешло в свою противоположность - чувство радости, некое царство свободы. А переживания у Владимира Ивановича были настолько сильными, что он видел картины и события, чувствовал движения света и людей, красивые образы природы на берегу океана и др. Все эти мечтания-видения были им созданы его богатым воображением ещё задолго до болезни. Красивые образы действительности ему были нужны для работы, он их «творил по законам красоты», он вдохновлялся ими, спасаясь от духовной пустоты, безразличия и бытовых трудностей исторического излома. Затем произошло своеобразное распредмечивание этого воображаемого, трансцендентного мира: перед ним как в калейдоскопе промчалась вся его жизнь, и особенно впечатляющими и зрелищными стали образы будущего, пережиты и прочувствованы в эти незабываемые минуты духовного подъема. Этот красочный и богатый впечатлениями трансцендентный мир одаривал вдохновением, надеждой и был так необходим Владимиру Ивановичу для его дальнейшей творческой работы. Он увидел своим внутренним зрением всю полноту бытия - потому-то и пробудилась у немолодого уже учёного воля к жизни, уверенность в своём научном будущем.

Хотелось бы отметить, что мир трансцендентного, всё его богатство и красочность становятся доступными для восприятия благодаря интенсивным переживаниям личности, а глубина и сила этих переживаний во многом зависит от психологических характеристик личности (впечатлительности, фантазии, поэтического вдохновения, склонности к мышлению образами и др.), развивающих продуктивное воображение, ведущее к творческому акту.

Все это было так характерно для В.И.Вернадского. И когда заговорят глубины души человека, откроется его сердце – тогда расширяются горизонты его мировидения и миропонимания природы. В своём отношении к природе, как отмечает К.Эрберг, «творческий дух ищет переживаний желанной свободы в преодолении стоящих перед ним преград… в творческом бунте против природы преодолевает он её преграды, и преодоление это несёт с собой переживание…» [7, 65]. Как видим, тайны человеческие и тайны природные не выводятся холодным рассудком – они переживаются, поэтому интенсивные переживания и постигаемый богатым воображением мир трансцендентного является тем механизмом, который обогащает и подпитывает творческий потенциал личности.

Внутренний мир Владимира Ивановича с детских лет был наполнен такими духовными сущностями, которые волей-неволей заставляли его волноваться и переживать. Любовь к чудесному и фантастическому, подогреваемая библейскими образами, обостряла восприятие впечатлительного подростка, а рассказы о чертях и домовых уже в те годы распаляли его фантазию. С тех пор эта способность к фантазированию сохранилась на всю жизнь. Поэтому религия в представлении В.И.Вернадского - это ещё и мир человеческой фантазии, мир идеалов и самых приятных снов [18, 18]. И кто знает, быть может, детские наблюдения за звездным небом оживлялись в сознании уже зрелого ученого идеями о «семенах жизни», рассыпанных во Вселенной, их вездесущности и всюдности. Возможно, с этим связано и рождение идеи живого вещества. Так это или не так, но одно несомненно: мир чудесного и фантастического не остался лишь приятным воспоминанием детства: детские грёзы переросли в мечтательность, любознательность в стремлении «вопрошать» природу, «пытать» её, в потребность и стойкий интерес к научной деятельности.

Не случайно в письмах Вернадского к жене постоянно звучит тема научных исканий, замешанной на его необузданной фантазии, когда все внутри «клокочет и рвётся»: «хочу высказать», «хочу понять», «хочу узнать», «не удесятерит ли это силы людей» - вот лейтмотив его устремлений в познании природы, где первопроходцами являются мечтатели, фантазёры и поэты. Ведь это именно благодаря их усилиям «чудесное» делается просто «научным» (Н.Рерих).

И ещё одно признание жене, которое проливает свет на пробудившийся у Владимира Ивановича интерес к психологии творчества. «Вообще с головой моей делается странное: она как-то так много фантазирует, так полна непрерывной работы, как давно, давно не была. Минуты, когда обдумываешь те или иные вопросы, когда, соединяя известное уже ныне, стараешься связать эти данные, найти способ проникнуть глубже и дальше в строение вещества, в такие минуты переживаешь особое состояние, это настоящий экстаз» [14, 92].

Примечательно, что в этих порывах человеческого духа, счастливых минутах переживания творческого вдохновения, «рождалось новое, ростки которого проявлялись в научной работе, которое может быть проверено на опыте и наблюдении. Это уже для строгого учёного реальное из реального» [10, 112].

Именно внутренняя интуиция подсказала ученому в свое время обратиться к творчеству английских натуралистов ХIХ в.: их исследования заслуживают более пристального внимания, так как они стремились к максимально точному отражению природы, понимаемой ими как проявление божественной воли. «Мы имеем здесь - отмечает Вернадский, - религиозную основу точного научного наблюдения» [10, 113].

Исследуя проблему иррационального в научной деятельности Вернадского, нельзя обойти вниманием описанный выше факт эмоционального возбуждения, про-явившегося во время болезни ученого. Болезнь послужила стимулом мистического прозрения относительно собственной научной карьеры и чрезвычайной перспективности его гипотезы о живом веществе. Не случайно странички дневника, написанные по выздоровлению, буквально пестрят этими признаниями: горячее сочувствие вызвала идея живого вещества в Комиссии Королевского Общества; доклад, обративший внимание представителей Английского химического общества; возбуждён вопрос перед Королевским обществом о создании в Лондоне научной организации для исследования живого вещества; огромный успех в Британской Ассоциации вызвал доклад о свойствах живого вещества, о роли и значении металлов в его составе. А идея о создании Института живого вещества, его ближайших целях и задачах вызвала интерес и в Америке. В США с большим успехом был прочтен ряд лекций по пропаганде идей живого вещества, ибо идеи эти только начинали пробивать себе дорогу на американском континенте. А европейское турне по крупным научным центрам Берлина, Праги, Мюнхена, Парижа, Лондона, Москвы, Питера и Киева буквально произвели фурор в научном мире, особенно его речь в Питере «О будущности человечества». Издание же книги «Мысли о живом веществе» Владимир Иванович рассматривал как вклад русской культурной работы в области естествознания в мировую культуру. «Я стал известностью!» - подвел итог своим мечтаниям учёный.

Но этот воображаемый успех стал мощным стимулом для его реального воплощения. Вернадский отдавал себе отчет, что его фантазии не случайно связаны с заграничными условиями, более благоприятными для научной деятельности. Они резко контрастировали с укладом и образом жизни послеоктябрьской России, где господствовал дух отчуждения и подозрения к интеллигенции, и «одичалая кошка тоски» (З.Миркина) не раз перебегала дорогу- судьбу учёного. А вот в мечтаниях-видениях пришло так долго ожидаемое «спасение» - душевный подъём и радость свободного творчества. Но эти незабываемые минуты подъёма духа и творческого вдохновения ученого, к сожалению, скоро прошли, оставив в его душе на долгое время приятное чувство радости и удовлетворения процессом духовно-творческих исканий, мобилизуя все его физические и интеллектуальные ресурсы на дальнейшую научную работу. Потому-то и понятно желание ученого вернуться ещё раз к тем счастливым минутам творческого озарения: «И хочется их ждать, ждать того нового порыва вдохновения, когда они будут понемногу выявляться в моей жизни» [10, 117].

Известно, что Владимир Иванович, испытывая трудности в своей научной работе, обратился с прошением в английскую миссию в Крыму с просьбой помочь ему и его семье выехать в Лондон или в другой какой-либо город Европы для продолжения научной деятельности. Но судьба так распорядилась, что приняв ректорство Таврического университета, он решил остаться для служения Родине, ибо понимал то значение «какое имеет и должен иметь Таврический университет в деле возрождения науки и высшего образования в России» [Цит. по: 15, 142]. Этим заявлением всё сказано, и комментарии, как говорят излишни, хотя мы не можем не высказать своего восхищения мужественным поступком учёного, исполненного гражданской зрелости и высокой ответственностью за судьбы науки в России. Он не может не вызвать и законного чувства гордости за своего соотечественника – патриота с глубоким пониманием общественного значения миссии учёного в современном мире и той роли, какую играет наука в возрождении России и её вклада в мировую культурную работу. Для нашего современника, „обдумывающего житьё”, жизнетворчество В.И.Вернадского является образцом того как необходимо жить, творить, действовать и побеждать, когда „жизнь становится невыносимой”.

В состоянии интенсивных переживаний, когда «работают» глубины души и сердца, Владимир Иванович касался мыслью самых потаенных вопросов бытия, обращаясь к Вечной Загадке человечества – Абсолюту. И тогда интеллектуальный подъём и вдохновение ощущалось как присутствие своеобразной духовной субстанции, некоего Высшего Духа, который присоединяет к себе человека и питает его невидимыми энергиями, сообщая ему импульс в научных поисках. Это соединение, встреча с Абсолютом выливается в состояние экстаза, когда происходят прозрения в будущее. В знак благодарности этой таинственной неведомой силе Владимир Иванович сочинял ей афоризмы и духовные гимны. И эта дань уважения и признательности Абсолюту не случайна. Используя в своей научно- творческой деятельности многообразие познавательных средств и, в частности, иррациональное начало религии, где наиболее важным и ценным являются глубокие внутренние переживания, Владимир Иванович, опираясь на эмпирические обобщения, совершил прорыв от религиозно-мистических образов к качественно-новой картине Мироздания. В этой картине жизнь представляется кирпичиком, исходной клеточкой, из которой возникло всё величественное и грандиозное здание Вселенной. А это означает, что „возникает совершенно новая идея бытия космоса, Солнечной системы, утверждающая, что без жизни в форме биосферы, они существовать не могут” [16, 174]. И уже есть прямые свидетельства существования жизни на других планетах: „это широко известные находки биологических структур в марсианских метеоритах в Антарктиде” [16, 176]. А большие облака водяного пара, которые были обнаружены учеными на одном из спутников Сатурна - Энцеладе говорят, что наличие незамерзшей воды, являющееся главным условием жизни, позволяет ученым надеятся на обнаружение следов примитивных микроорганизмов [17, 5].

Каких бы потаенных вопросов жизни не касался в переживаниях мыслью и чувством Владимир Иванович - человек всегда оставался тайной даже для самого себя. Неисчерпаемы по самой сути своей остаются глубины души человеческой, на дне которой спрятаны тайны, о существовании которых человек и не догадывается, ибо это самое-самое потаенное, личное, интимное, которое, по признанию ученого, было мало связано с уже сложившимся его характером и привычками. Вопросы вдохновения и творчества, возбуждаемые им в других людях, расматриваются им не столько как личное достижение успеха, пусть даже связанное с ощущением счастья, а как явления, которые ”этим путем подымают жизнь всего человечества” [15, 133].

Владимир Иванович как-то заметил, что в мире нам ценно и дорого не то, что охватывается разумом, а то, что идет из глубины души и, что чем ближе сердцу нам объект иследования, тем дальше уходит, уменьшается важность и ценность принципов и логических рассуждений. А это те области духовной жизни, где господствует дух свободы, сопряжённый с глубокими внутреними переживаниями личности, где обозначено поле творческого соперничества с природой, в преодолении ее преград, в освобождении от „железных кайданов” (К.Эрберг) ее необходимости. Преодолевая преграды Природы, вовлекая ее в практическое движение человеческих отношений – сбрасывает она тогда с себя покрывало святости, девственности природности, превращаясь в специфически–общественные феномены–артефакты культуры, которое есть не что иное как опредмеченные сущностные силы человека. В этом „расколдовывании природы” (Н.Бердяев), завоевание ее тайн – вся ценность и прелесть духовного творчества человека. И все плоды этой созидающей деятельности человека находят свое выражение в трагедиях Эсхила и аккордах античных колонад, в угрюмой скульптуре Буонарроти и взлетающих шпилях готических соборов, в мощной живописи Рембрандта и стихийной музыке Вагнера, в стройной космической концепции Ньютона и победоносных открытиях Майера, в гордых мечтаниях Ницше, в экстатических видениях Врубеля и мятежных творениях Ибсена – все это, подчеркивал Константин Эрберг, взрывы могучих протестов против косной власти природы. И тогда Дух Человеческий подымается до высот воодушевления и подъема, а в состоянии пика напряжения переходит в экстаз – всепоглощающее возбуждение всего существа человеческого, вызванного радостью открытия, проникновением в тайные, еще неизведанные пласты бытия. Тогда загорается сердце творческой радостью победы Духа над косной Материей и внутренним зрением в глубине души можно видеть истину, всю полноту бытия. Это истина, идущая из глубин души, глубин сердца, и в этом - все ее превосходство и вся ее правда.

История науки знает немало примеров тому, как иррациональное корректирует процесс научного творчества, делая его парадоксальным и, порой, непредсказуемым. Известно, что Ньютон интуитивным путем открыл теорему, согласно которой степень удлинения планетной орбиты зависела от взаимоотношения между силой тяготения и центробежной силой. Когда он, ища подтверждения своей гипотезы при помощи вычислений стал убеждаться, что результат именно тот, который он ожидал, он впал в такое состояние нервного возбуждения, что не смог продолжить своих вычислений. Это сделал за него один из его друзей. Кеплер во время открытия своего знаменитого третьего закона (сила тяготения пропорциональна массам планет) находился в таком восторженном состоянии, что ему казалось, будьто он бредит [7, 58]. Не здесь ли стоит искать момент истины в деяниях Духа человеческого – внезапное мистическое озарение, когда человеку удалось „расколдовать природу”, подчинив своей власти дремлющие в ней гигантские силы? И когда все помыслы направлены на служение отечеству и развитие человечества, когда даже треск пулемёта в ночной тиши не в состоянии заглушать стремления к Высшему – научному поиску, когда найдены опоры жизни, коренящиеся „в свободной мысли, в научной работе, в научном творчестве” [26, 62] – тогда в такой атмосфере окрыленности и подъема человеческого Духа проявляются все его созидательные возможности, а на Олимп жизненого кредо возведены „культ служения науке и творческому исканию” [9, 105]. Ни религия, ни философия не в состоянии дать настоящего простора свободному творчеству, и только в одной науке, по мнению В.И.Вернадского, есть полная свобода сомнения, наряду с положительными результатами, потому–то людям–творцам так привольно, свободно и радостно живется в научной области (Д.И.Менделеев).

О людях–творцах масштаба Вернадского К.-Г.Юнг в свое время заметил, что „настоящая личность всегда имеет предназначение и верит в него: имеет к нему влечение, как к Богу... Это предназначение действует, однако, как божественный закон, от которого невозможно уклонится. Тот факт, что многие, очень многие погибают на собственом пути, ничего не значит для того, у кого есть предназначение. Он должен повиноваться собственному закону, как если бы это был демон, который сооблазнял бы его новыми, странными путями. Кто имеет предназначение, кто слышит голос глубин, тот обречен” [18, 119].

Характерно, что в ответ на критические замечания акад. Деборина А.М. по поводу его религиозности и склонности к мистике, Владимир Иванович корректно заметил, что он протестует против этих определений не потому, что считает их обидными для себя, а потому что они легкомысленно высказаны людьми, говорящими о том, чего не знают и углубиться во что они не желают. Углубиться, конечно, нелегко. Для этого необходим большой, тяжелый труд [19, 533]. Многие не понимали исканий академика В.И.Вернадского, и он жил и творил в состоянии духовного одиночества, находясь как-бы „на необитаемом острове, без надежды поведать кому-нибудь мысли и достижения, научные открытия или творческие художественные произведения...” [20, 86]. О степени непонимания и сложности самой проблематики научной работы Владимира Ивановича свидетельствует ответ В.М.Молотова на жалобу уполномоченого СНК СССР по охране военных тайн Ингулова С.Б. по поводу требований В.И.Вернадского продажи ему религиозных и иных реакционных (по мнению автора) изданий: „Вам НЕ поручалось контролировать научную работу и вам это НЕ под силу” (выделенно В.М.Молотовым) [Цит. по: 21, 210].

Анализируя историю научных открытий, В.И.Вернадский обращает внимание на то, что личность всегда богаче открытия, ибо только в напряженном силовом поле личности, в тайниках её души вырабатывается тот “горючий материал”, который воспламеняется или мистическим озарением или теми редкими осознаниями интуиции, которые как молнии, пронзают темноту ночи.

И в этом отношении типичным примером утверждения в жизни необходимого, пробивающего себе дорогу через Хаос случайного, проявившемся в несовпадении замысла и результата является отрытие Христофором Колумбом Нового Света. Он был настолько уверен в успехе предпринимаемой им миссии, что ему были не нужны ни доводы разума, ни математика, ни географические карты. Еще бы! Проникнутый глубоким религиозным чувством и мистическим настроением, будучи уверенным в том, что именно он является Божьим избраником, которому предопределено исполнить пророчество Исайи ускорить наступление „царства Божьего” на Земле, обратив в христианскую веру всех иноверцев, Колумб считал, что осуществить это великое дело он был призван свыше [22, 159].

Хотя он и не достиг цели своего предприятия, но, случайно открыв Америку, сделал целый ряд ценных наблюдений и открытий, которые были далеко за пределами его интересов, как не совпадающие с его замыслами. Однако, это географическое открытие сопровождалось такими перипетиями случайного, неосознанного и непредсказуемого, но главное – оно высветило неординарную личность верующего–первопроходца с определенными духовными устремлениями и состоянием духа, которое наложило заметный отпечаток на это подлинно-историческое событие.

Владимир Иванович справедливо полагал, что многие открытия – Пифагора, Кеплера и Лапласа - были сделаны с помощью мистического озарения, самоуглубления, а понятие силы было вообще выработано в среде религиозных сект, главным образом, мистических и еретических. С точки зрения современной науки философское осмысление мистицизма предполагает рассмотрение его как социокультурного феномена, обладающего целостностью, структурно–функциональной определенностью, системой взаимосвязей и взаимопроникновений с огромным количеством других социокультурных феноменов. Это делает актуальным анализ феномена мистицизма в рамках философской антропологии, прежде всего, как специфического вида духовной практики [6, 178].

История науки нас убеждает, что фундаментальнейшие ее понятия – “атом”, “материя”, “энергия”, “сила” – вошли в научный обиход из других областей человеческого духа, „они зародились и развивались под влиянием идей и представлений, чуждых научной мысли” [1, 206]. Известный ученый, священослужитель и уникальный философ П.А.Флоренский, изучая свойства пространства, пытался найти в нем место для мнимых образов. Успешно решив эту задачу, П.А.Флоренский использовал для этих целей не только геометрию, но и такой неожиданный и далекий от науки источник как „Божественную комедию” Данте. Оказывается, Данте был не только великим поэтом, но и крупным эзотериком, носителем тайных знаний. „Строение Мироздания, описанное Данте в „Божественной комедии”, было настолько реальным, что послужило Флоренскому основанием для его анализа „Мнимости в геометрии”. В космологии Данте ученый обнаружил „предвосхищение неевклидовой геометрии” [23, 63]. А великий Ньютон, свято веря в совершенство и гармонию небесного мира, пытался описать его с помощью математики. И с этой целью он вместе с церковниками принимал участие в рассчётах начала и конца Света.

Однако, стремление носителей ученых знаний подвести все многообразие и многоцветье жизни – и художественное вдохновение гения, и конструктивное созерцание и мистическое озарение и экстазы религиозных деятелей или творческую интуицию ученого под один математический знаменатель, выразить одной всеобщей математической формулой, как это хотел сделать Пьер Лаплас, беспочвенны и не подлежат рационализации. Все эти проявления человеческого духа необходимы для развития науки и „являются той питательной средой, откуда она черпает жизненные силы, той атмосферой, в которой идет научная деятельность” [1, 209].

Все это богатство и многообразие прявления человеческого духа, все его духовные интенции, представленные в философии, религии и искусстве, необходимы для роста и развития науки. В свою очередь, наука так взаимодействует с религией, что последняя „поднимается на такие высоты и спускается в такие глубины души, куда наука не может за ней следовать” [1, 210]. Поэтому, говоря о плодотворном взаимовлиянии религии и науки, Владимир Иванович приходит к констатации, что наука не может прочно развиваться в стране, где нет живой религиозной мысли [24, 76], и что „человеческая мысль в области научного знания может постигать новое, а не топтаться на одном месте, только если рядом с научным творчеством идет широкое творчество религиозное” [25, 569].

Таким образом, в познании „единого, вечного, целого” свести на нет иррациональный компонент невозможно. Всякое его умаление или отказ от него угнетающе действует на науку. И чем богаче духовный мир личности, тем сильнее и ярче проявляются ее творческие возможности. И существующие два духовных фантома в арсенале познавательных средств личности – демон Сократа и демон Лапласа – никак не противоречат друг другу, ибо истина одна и в постижении действительного мира. Тайны природные и тайны „сердечные”, тайны глубин души не выводятся холодным рассудком – они переживаются личностью. И поэтому Истина предстает сегодня в условиях нестабильного и непредсказуемого мира как такое единство противоположностей, в котором конструктивные начала иррационального будут иметь тенденцию к возрастанию. И чем более развитой будет познавательная способность личности, чем глубже будет она проникать в глубинные пласты бытия – тем плодотворнее и результативнее будет проявляться роль религиозного творчества и его влияния на науку. Если наука исследует проблемы посюстороннего мира, а религия создает образы потустороннего, трансцендентного, то отсюда вовсе не следует, что между ними нет точек соприкосновения. Ведь образы трансцендентного создаются личностью земной в состоянии глубоких внутренних переживаний, страданий, наконец, в порывах вдохновения, окрыленности и творческой радости для мира посюстороннего, дабы разрешить или, во всяком случае, смягчить его коллизии. Поэтому отказ от иррационального в познании Бесконечного будет подрывать мощь человеческого духа, его творческий потенциал и, в конечном итоге, будут подрываться корни научного творчества.

Вся эвристическая ценность мечтаний – видений (трансцендирования) Владимира Ивановича заключается в том, что они позволили ему: а) опробовать новую концепцию современного естествознания – идею живого вещества о вездесущности и всюдности жизни в космическом масштабе, которые уже сегодня получают прямые подтверждения своей жизненности,
б) самому прочувствовать и осознать всю значимость и важность новой научной парадигмы, позволившей ему смело отбросить идею начала и конца жизни, обосновав идею её космичности.

Анализ творческой лаборатории духовно–интеллектуальных исканий Владимира Ивановича приводит нас к пониманию того, что, во-первых, интенсивные внутрение переживания личности и созданный богатым воображением мир трансцендентного являются тем механизмом, который, с одной стороны подпитывает творческий потенциал личности, с другой – ведёт к душевному подъему и своеобразному взрыву интелектуальных ресурсов личности, который обеспечивает не только положительные эмоции творческой радости и блаженства успехом научного поиска, но и длительное научное долголетие. Во-вторых, исследуя духовно–творческие искания ученого, мы смогли увидеть неординарную личность с сильным характером и
большим диапазоном интересов, главным и коренным из которых был интерес служения Отечеству и делу Большой Науки. В этом он усматривал свою личную ответственность и свой священный долг. И он исполнил его.