Литвиненко А

Природа культурных идентичностей меняется от общества к обществу, от одного периода истории к другому, как меняются основные проблемы, порождаемые расизмом, ксенофобией и способностью демократии противостоять им. Политико-социальное исследование ничего не даст, пытаясь пройти мимо различий (или минимизировать их), отделяющих, например, европейские страны от стран Латинской Америки, или Северную Америку от Африки, Азии или стран, которые даже образуют самое ядро этих обширных регионов. Бесполезно и постулировать систематическую преемствен-ность, чистоту логики воспроизводства, и, следовательно, недооценивать, отрицать изменения и разрывы, которые всегда способны глубоко изменить характеристики этих различий и вызываемые их наличием проблемы. Но крайний партикуляризм, который бы полагал каждый рассматриваемый опыт или момент уникальными, особенными по сравнению с другими, также опасен, исключая возможность сравнения и помещения ситуации в общий контекст. По этой причине мы попытаемся не скатываться на крайние позиции партикуляризма (этноцентризма) и универсализма, все же выйти в своем анализе за рамки только западного мира. Чтобы демократия устойчиво функционировала, необходимо удовлетворять запросы людей на материальное благосостояние и коллективную идентичность. Однако достижение материального благосостояния и реализация чувства коллективной идентичности сами по себе не составляют нормативного базиса демократии как формы организации нашей коллективной жизни. Дело в том, что достижение определенного уровня материального благосостояния может сочетаться с авторитарным политическим строем, а антидемократические режимы могут более успешно, чем демократические, обеспечивать чувство коллективной идентичности. Основу легитимности в условиях демократии следует усматривать в следующей посылке: институты, претендующие на законную власть, могут осуществлять ее постольку, поскольку принимают решения на основе беспристрастности, то есть в интересах всех. Эту посылку можно реализовать на практике только тогда, когда решения в принципе открыты для должным образом организованных процессов публичного обсуждения свободными и равными гражданами. В культурной политике существуют два уровня. С одной стороны, представительные институты, такие как законодательная власть, судебная система и другие государственно-административные органы. С другой стороны, политические действия и борьба общественных движений, ассоциаций и групп рассматриваются сквозь призму демократической публичной сферы. Именно в публичной сфере, находящейся внутри гражданского общества, разворачиваются мультикультурные конфликты, а также происходят политические и моральные процессы обучения и трансформации.

В полном согласии с известной гипотезой С.Хантингтона, многие действительно усмотрели в террористических актах крайней жестокости проявление "столкновения" цивилизаций, столкновение Запада и Ислама - каждый из которых определялся как крупная цивилизация. Эту интерпретацию нередко - спонтанно ставили под вопрос, часто достаточно поверхностно. В священных исламских текстах утверждается, что, напротив, Ислам вполне совместим с Западом. Отсюда следует, что нельзя ограничиваться во взглядах на него эксцессами исламистов и, тем более, терроризмом, взятым на вооружение некоторыми из этих групп.

Но этого недостаточно. Нужно развить эту линию аргументации, если мы действительно хотим ответить на такую позицию и серьезно осознать вызов мусульманской религии и многих других, отличающихся культурой явлений. Этот вызов, и именно это важно, не только внешний для наших обществ. Он не ограничен столкновением или встречей цивилизаций и несводим к возможности жестоких столкновений культурно разных единиц, или, максимум, тех, что связаны общими границами. Речь не о пространственной дистанции между "ними" и "нами", но, напротив, о существовании и росте культурных особенностей, которые в "наших" обществах возникают так же, как и у "них". Ислам затрагивает такие страны как Италия, Франция, Испания, Германия, Великобритания и т.д., не потому, что это доминирующая или единственная религия этих стран, отношения с которой могут быть гармоничными или напряженными. Ислам присутствует в Италии, Франции и т.д. как религия меньшинства, но меньшинства, численностью которого нельзя пренебречь. Так, для Франции часто приводят цифру в пять-шесть миллионов мусульман. Можно было бы игнорировать исторический опыт мусульманских обществ, если не признавать, что они в большой степени активные участники "модерна" и поэтому подвержены культурным движениям, и многим обязаны так называемым западным обществам, внося большой вклад в современный процесс "модернизиции".

Следовательно, мы должны размышлять не только о различении и противопоставлении внешнего и внутреннего, внешних "их" и внутренних "нас", но также (и в первую очередь), об изучении культурных притязаний, которые есть в наших обществах и которые в то же время могут иметь определенную связь с внешним миром. Как они появились, как развиваются и изменяются? Каким должен быть справедливый и правильный ответ на их ожидания, а также на потенциальную опасность, которые они могут представлять, - это философские и политические вопросы.

Современный мир - это мир экономической глобализации, новых видов коммуникации, сетей, распространения культуры и массового потребления, роста числа диаспор и миграционных потоков. Все это исключает упрощенные аргументы, ограничивающие мышление лишь контекстом национальных государств и их отношений. Внутренние проблемы наших обществ -неотъемлемая часть интернационных или транснациональных проблем. Что является внутренним, можно понять только в связи с тем, что является внешним, и наоборот.

Появление культурных различий. С конца 1960-х годов во всем мире наблюдаются две главные тенденции появления культурных притязаний. Чаще всего (хотя не всегда) они проявлялись двумя различными путями.

Первая тенденция - выражение различий во всех областях, принявших форму новых (или оживших) культурных вызовов, требующих публичного признания этого факта. Зафиксировано возникновение, или возрождение, этнических или региональных движений, которые иногда претендуют на название "национальных". Так, например, во Франции проявило себя бретонское движение - после того, как было дискредитировано своими пронацистскими симпатиями во время Второй мировой войны. В то же время во многих странах появилось движение гомосексуалистов; феминизм и женское движение стали важной силой протеста. В некоторых странах (и здесь Советский Союз самый показательный случай) еврейское население осознало свою этническую принадлежность и стало "видимым" на общественном пространстве. Те, кто страдает от инвалидности, серьезной или хронической болезни, перестали рассматривать это просто как ущербность и потребовали, чтобы их воспринимали в терминах отличия. Например, во Франции глухие и немые граждане выступили за возможность жить в своей культуре, участвовать в общественной жизни при помощи языка жестов. Они порвали с моделью, которая, в целом, оставляла им незавидный выбор между жизнью среди своих в гетто глухих и немых, где они могли развивать свою культуру, говорить на своем языке, и, если бы это для них было неприемлемым, они могли бы участвовать в жизни общества, но так, как если бы они не были инвалидами и не имели проблем. Важной характеристикой этой первой волны различий является то, что, в целом, ее социальное влияние было слабым или неопределенным. Здесь нет сильной конкретной социальной темы, порождающей требования о признании. Связь с угнетенным классом, с бедными или с жертвами конкретной социальной несправедливости очень слаба.

Вторая тенденция выражения культурного различия исходит из сочетания социальных требований с требованиями именно культурного признания. Здесь можно различить два типа действующих субъектов. С одной стороны, культурное различие отстаивают те, кто подвергался социальной несправедливости, переживал крайние формы неравенства. В этом случае расизм, например, усиливает конкретные социальные трудности и способствует реактивации проявлений идентичности. То есть, чтобы выдержать почти невыносимые условия жизни, работы и очень низкие доходы, когда – в довершение всего – о любом политическом или социальном участии не может быть речи, преувеличенным значением наделяют целый ряд культурных маркеров. Например религия. Во Франции, например, потомки иммигрантов обращаются к исламу не из верности ценностям религии их отцов, но также потому, что это придает смысл существованию в обществе, стремящемуся презирать или исключать их. Здесь религия - скорее часть попыток участвовать в "модернити", нежели исключить себя из нее.

С другой стороны, утверждение культурного различия может совпадать (по крайней мере, частично) с заботами доминирующих групп, или культурного большинства "принимающего" общества. Если, например, они чувствуют, что их национальной идентичности грозит серьезная опасность. Это утверждение может быть составной частью их желания отграничиться от беднейших слоев общества. Здесь культурное утверждение позволяет тем, кто экономически стабилен, дистанцироваться от бедных, особенно от иммигрантов, или идентифицировать по возможности бедных с территорией или регионом. Так, национализм Национального фронта во Франции поддерживают люди, подверженные нисходящей социальной мобильности или опасающиеся ее и стремящиеся защититься, поддерживая закрытое общество. Его могут выражать группы активистов, чья главная забота - избавиться от бремени регионов, охваченных экономическим кризисом, или регионов, считающихся структурно отсталыми или паразитирующими (юг для Северной Лиги в Италии). Эти явления позволяют лучше понять, что культурное различие никогда, ни при каких условиях нельзя отделить от набора социальных проблем, от несправедливости, неравенства, упадка, но также и эгоизма преуспевающих категорий населения.

Рост культурных идентичностей происходил не везде в виде двух четко разграниченных форм движений. В некоторых странах почти одновременно (или с небольшими интервалами) обнаружились два вида их проявления: один внешне социально нейтральный, другой, напротив, прямо и непосредственно нагруженный социальными проблемами. Но, в любом случае, важно, что их рост неотделим от другого феномена - развития обновленных форм расизма, в том же историческом контексте, по крайней мере, в Западной Европе и Северной Америке, в некоторых странах бывшего Советского Союза.

Возрождение расизма. До 1960-х и даже 1970-х годов расизм считался наследником идеологий, созданных в прошлом. Он подчеркивал существование (реальное или воображаемое) физических особенностей (цвет кожи, тип волос, форма головы и т.д.). Отсюда делался вывод о неполноценности намеченных групп, чтобы, в частности, эксплуатировать и подчинять их. Но когда возникла проблема различий в культуре, расизм тоже изменился.

Этот новый вид расизма описывает свои цели и жертвы как культурно отличные и, безусловно, принципиально неспособные интегрироваться в общество, разделять ценности доминирующей группы. Иммигранты в Европе при этом обвиняются в распространении культурных форм - прежде всего, ислама - несовместимых с демократическими принципами отделения религии от политики или равноправия женщин. Современный расизм, основанный на культурном противостоянии, стремится загнать свои жертвы в еще большее экономическое неравноправие и социальную несправедливость. Но его главная функция, - держать их на расстоянии, отталкивать их и, возможно, даже оправдывать требования их изгнания. Он радикализует культурные отличия путем их натурализации - будь то отличия доминирующей группы, которая без труда свяжет национализм с расизмом, или отличия меньшинств. Достаточно легко проследить связь роста культурных различий с аспектами выражения расизма, который преобразует эти различия (реальные или воображаемые) в природные расовые различия, или в нечто "среднее" - этнические различия.

Абсурдно считать столь разные феномены как радикализация евреев в диаспоре, усиление ислама в Европе, выступления глухих за признание языка жестов или движения геев и лесбиянок явлениями однопорядковыми.

Можно выделить некоторые типические основы культурных партикулярных идентичностей.

"Первичные" идентичности - те, которые соответствуют группам, существовавшим до образования нации или современного общества на территории, где они продолжают существовать. Примером может быть ситуация с индейцами в Латинской, Северной и Южной Америке, с австралийскими аборигенами, которые, на первый взгляд, представляют собой то немногое, что осталось или устояло после триумфального пришествия современности.

Идентичности меньшинств, чье существование предшествовало доминирующему обществу или нации, но которые сами современны. В частности, это применимо к формам регионализма, который на первый взгляд также является пережитком прошлых времен, или элементам, которые противостояли политической централизации, распространению рынка и капитализма, потомкам населения, силой приведенного в современное общество. Пример - жертвы рабства и их потомки в США, которые очевидно не выбирали для проживания страну, где их социальная и историческая траектории очень отличаются от траекторий групп, иммигрировавших в США по своей воле.

Меньшинства иммигрантского происхождения, часто описываемыми в общественных науках как группы, вошедшие в принимающее общество со своими культурными особенностями, религией, кулинарией и одеждой, языками и обычаями, которые затем, через одно-два поколения, в той или иной степени были утрачены, в то время как третье поколение, возможно, их оживляет. В этом случае различие воспринимается как пришедшее из-за границы и, вероятно, в значительной степени исчезающее.

Можно добавить к этому списку категории, касающиеся гендера, пола, здоровья, физической ущербности и т.д. Но сложность этой типологии в том, что она все же слишком близка к практике и недостаточно аналитична.

Два подхода. Следует ли рассматривать культурные различия через понятие воспроизводства или понятие производства? Воспроизводство обеспечивает выживание неизменных различий, в то время как производство считает различия подверженными изменениям, изобретениям, включая различия, кажущиеся традиционными.

На первый взгляд, однозначно, что некоторые идентичности – дело воспроизводства. Их можно свести в категории форм сопротивления, или поддержания характеристик, существовавших очень долгое время. Пример такого наблюдения – первая форма идентичности, которую мы только что рассмотрели, "первичные" меньшинства, которые кажутся наиболее далекими от формы производства. Возьмем пример австралиских аборигенов, культура и народ которых уничтожены веками колонизации. Здесь видны, по крайней мере, два типа ситуации, в которой находятся выжившие. 1. Некоторые аборигены живут на территориях, далеких от рынка и современности, где они воспроизводятся, часто завися от социальных пособий, с высоким уровнем болезней, бедности, алкоголизма. 2. Есть аборигены со своей идентичностью. Они производят, например, предметы искусства для местного и международного рынков, как правило, удерживая свое социально-экономическое положение на уровне современности. В этом случае их идентичность жива. Они демонстрируют ее публично и гордятся ею — например, бегунья Кэти Фримэн, победившая в забеге на 400 метров на Олимпийских Играх в Сиднее. Идентичность аборигенов здесь реальна, она заново изобретается, производится и имеет смысл, не относимый только к прошлому, но соответствующий некой форме энергии. Самое важное здесь - не идентичное воспроизводство ушедшего прошлого, а культурное производство.

Мы имеем не кризис неопределенной длительности, период ослабления универсальных ценностей закона и разума вкупе с временным возвратом отмиравших традиций. Нет, вероятно, мы находимся в новой эре фундаментальных процессов фрагментации, деструкции и перестройки идентичностей. Эволюционистский дискурс утверждал, что по мере модернизации наших обществ нарастает тенденция растворения культурных отличий, как наследия прошлого, и, как в плавильном котле все идентичности нивелируются. Вместо этого перед нами совершенно иная перспектива. Сегодняшняя современность — это результат не только особенностей, но и растущих, вызванных ими, напряжений между универсальными (общими) ценностями и теми самыми культурными (партикулярными) идентичностями, что обнаружились в публичной сфере.

Парадокс производства различий в том, что этот феномен, по определению коллективный (какой вид идентичности или культуры не является общим?), сегодня все больше основывается на современном индивидуализме - и чем дальше, тем сильнее вероятность роста различий.

У индивидуализма две стороны. Или он означает участие каждого человека, как индивида, в бесконечном количестве способов современной жизни: доступ к деньгам, потребление, работа, образование для детей, здоровье и т.д. Или он означает, что каждый человек, как индивид, рассчитывает конструировать свой выбор, контролировать свою жизнь, определять собственное существование - короче говоря, выступать субъектом. Два этих аспекта индивидуализма - источник различий.

Когда индивиды считают участие в современной жизни трудным, или когда простой расчет рождает мысль, что лучше бы (или не хуже) открыто принадлежать к группе идентичностей, способной сообща отстаивать свои интересы, может быть осознано принята (не принята) элементарная установка на выбор именно этой референтной группы. Целью может быть участие индивида в жизни общества благодаря коллективным ресурсам, которые данная общность позволяет получать (использовать); или замена символическими маркерами невозможности участия в жизни общества или неудовлетворенности этим участием.

С другой стороны, что важнее всего, сегодня идентичности целых общностей все больше выбираются или принимаются их членами. Они уже не автоматический результат воспроизводства или наследие прошлого (по крайней мере, все в меньшей и меньшей степени). Они все больше становятся результатом очень субъективных решений индивидов, которые таким путем намерены сами конструировать смысл своих жизней. Молодые мусульмане во Франции, говорили что выбрали Ислам лично и, что они полагали, что Ислам позволяет жить в условиях конфронтации с расистским обществом, где их жизнь особенно трудна. Ислам не отделяет их от общества. Напротив, Ислам обеспечивает ограниченный доступ к ресурсам, как минимум, позволяет переносить все в ожидании лучшего будущего. Это не отрицает возможности того, что в других, редких случаях, дающих больший повод для беспокойства, именно культурный ресурс позволяет субъекту воевать с современностью, в которой для него/нее нет места. Что очевидно в случае радикального исламизма, переросшего в терроризм.

Личные трудности и напряженности в общностях. Выбор и изобретение коллективных идентичностей - не просто гармоничные процессы и решения, легко выполнимые. Наоборот, особенно на этапе обретения идентичностей эти процессы трудны и психологически затратны. Здесь человек, группа вовлечены в изменение негативного самоопределения и в обретение позитивной идентичности во имя самоутверждения. Иногда исходным пунктом бывает чувство стыда, подавление, чувство, что ты не заслужил жизнь, которую ведешь, что тебя не уважают, тебе нужно прятать культурное бытие, религию, сексуальность, потому что они не такие, как у большинства, и ассоциируются с образами дискредитации. Во многих странах до середины 1970-х годов гомосексуальность, например, была пороком, который следовало скрывать, который был табу, или, в ряде случаев, вне закона. Аналогичным образом во Франции в течение долгого времени еврей идентифицировал себя с "израэлитами", которым нужно быть евреями в частной жизни и по возможности незаметными на публике. Так, чтобы их не обвиняли, не подозревали в вызове ценностям Нации и Республики, признающим только свободных и равноправных индивидов. До середины 1970-х годов, если брать эти два примера, любое заявление о себе как о гомосексуалисте, как считали, задевало остальное общество. Требовать признания и заявлять, что чья-то сексуальная или религиозная особенность заслуживает признания, и что в ней нет ничего постыдного, варварского или плохого (как утверждал доминирующий дискурс) было разрушительным.

Движения, признающие гомосексуалов или этническую идентичность евреев, меняли эти негативные определения, а также представления, что люди, имеющие к ним отношение, не должны выставлять напоказ свою культуру, и способствовали становлению позитивной идентичности. Это никогда не было легко.

Единожды созданная и сконструированная идентичность общности быстро делается жертвой всевозможных внутренних напряжений. Наиболее важны те, в которых есть два возможных направления, ведущих - один к закрытию от внешнего мира, другой - к открытию в него. С одной стороны, любую идентичность могут привлечь фундаментализм, сектантство, интегрализм, коммунитаризм. Каждый из них требует, чтобы группа была закрытой и интровертной. Такой вариант сопровождается утверждением власти закона над этой группой, требующим подчинения ее членов тем, кто олицетворяет закон, и, следовательно, разрушающим интеллектуальную и, возможно, практическую автономию всякого индивида.

С другой стороны, коллективная идентичность любого меньшинства может быть открыта окружающему обществу, принимая, если нужно, демократические практики и современную жизнь, приходя к соглашению с общими ценностями. Но эта линия поведения включает риск дезинтеграции. Характеристикой групповых идентичностей демократических обществ является, по крайней мере, постоянное маневрирование между требованиями полного закрытия группы и требованиями большей открытости внешнему миру. В некоторых случаях, в некоторых обстоятельствах, с этими напряжениями можно справиться без особых конфликтов; в других случаях один полюс доминирует, группы могут разделиться. Нет ни единой структуры, ни даже ограниченного числа возможностей. Есть варианты, представляющие собой вариации степеней стабильности, зависящие от исторической глубины рассматриваемой идентичности, от политической и экономической ситуации.