Фоменко М

Глобальные проблемы современности, поставившие человека на грань выживания, в различных формах актуализируют тему конца истории, конца мира, конца существования. Едва снизилась напряженность в противостоянии двух социальных систем, грозящая ядерным апокалипсисом, как ее место заняла угроза экологической катастрофы. В любом случае для массового сознания современного человечества характерно ожидание скорой гибели, смерти существующей цивилизации. На это обращают внимание такие авторы как Ф.Фукуяма, В.Кутырев, Н.Моисеев, М.Жутиков и другие. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, эсхатологические ожидания не являются атрибутом исключительно нашего времени, а, напротив, испокон веков составляли содержание разнообразных дискурсивных практик. Больше того, каждое общество, без исключения, рассматривало свою эпоху как трагическую и катастрофическую.

Рассматривая различные стороны жизни, которые, так или иначе, «окрашены» эсхатологией (будь то мифологический и религиозный эсхатологизм, эсхатологическое сознание, экологический эсхатологизм, эсхатология традиционализма и др.), мы всякий раз обращаемся к ее изначальному определению. Рожденная в недрах мифологии и религии, эсхатология есть «учение о конечных судьбах человеческой личности и всего сущего в “вечности”, т.е. в самой дефинитивной перспективе за пределами истории, биографии, вообще “этого” мира. Различают индивидуальную эсхатологию, т.е. учение о посмертных судьбах единичной человеческой души, и универсальную эсхатологию, т. е. учение о цели и назначении космической и человеческой истории, об их конце и о том, что за этим концом последует» [1, 467].

Эсхатологические ожидания являются постоянной социально-психологической установкой, которая, передаваясь из поколения в поколение, трансформируется в эсхатологический архетип. По определению К.-Г.Юнга «архетип» обозначает часть психики, еще не подвергшейся никакой сознательной обработке и посему представляющую собой непосредственную психическую данность… Облик архетипов, предстающий перед нами в сновидениях и видениях, гораздо индивидуальнее, непонятнее и наивнее, чем, например, в мифе. Архетип представляет собой бессознательное содержание, которое изменяется в результате осознания и восприятия…» [13, 250].

Соответственно под эсхатологическим архетипом мы будем понимать такие зафиксированные коллективным бессознательным культурные стереотипы, которые влияют на поведение человека и на историю человечества, указывая на их конечность существования и на то, что за этим последует.

Среди современных философов идею об архетипических основаниях духовной культуры и философии использует В.Ильин, А.Бычко, Э.Афонин, А.Мартынов и мн. другие. Хорошо известен в научных кругах М.Элиаде, отличающийся способностью докопаться до почти неосознаваемых оснований как объективно выраженной культуры, так и собственной души. Постановка вопроса о влиянии мифа, мифологической реальности на современность связана с именами таких ученых как Дж.Фрейзер, Л.Ванд, А.Муратова и др. С.Гроф, изучая измененные состояния сознания, склоняется к мифологеме переселения душ.

Однако, практически никто из названных авторов не задается задачей проанализировать истоки и выражение именно эсхатологических архетипов, хотя на их существование указывают большинство из них. Имея ввиду это, цель нашей статьи заключается в попытке обнаружить проявление эсхатологических архетипов в различных памятниках человеческой культуры.

К.Г.Юнг различает архетип и архетипический образ. Архетипический образ имеет наглядно-чувственный характер, это форма присутствия архетипа в сознании, которое трансформирует его в символ, то есть соединяет образ и рационально неэксплицируемый смысл. Символ многозначен и является порождающей моделью множества значений. Архетипические образы предшествуют любым формам логического мышления и являются условиями любого человеческого опыта: интуитивное постижение архетипа направляет работу инстинкта (архетип его коррелят), а сознание направляет волевые акты.

Следовательно, внешний и внутренний опыт организуется согласно архетипическим формам. Они могут подвергаться сознательной обработке, становясь символами, или оставаться на уровне предсознания, воспринимаясь как образы, приходящие извне (на самом деле из темных глубин бессознательного). Чем ближе символ к архетипу, тем он нуминознее (numen (лат.) - «дух»; термин введен Р.Отто для обозначения священного). Как подчеркивает М.Элиаде [12], представление о священном неизбежно присутствует у каждого человека на уровне структур коллективного бессознательного и составляет ядро духовной жизни человека. Отношения между индивидом и обществом строятся именно на этом фундаменте, духовная традиция складывается на основе переживания священного, она хранит, транслирует, воспроизводит представления о священном.

Когнитивные системы формируются в рамках культурных систем и
первоначально представляют собой инверсию рационализированных и архаических слоев сознания. Эти особые состояния сознания трансформируются в культуре в основном через антропоморфные формы жизнедеятельности на уровне традиций, повседневных и теургических практик, в формах духовной жизни. История, таким образом, представляет собой творческий процесс, в основе которого лежит механизм констелляции архетипов: «Тот, кто разговаривает первообразами, говорит тысячью голосами; он постигает, преодолевает и вместе с тем возводит обозначаемое им из единичного и преходящего до сферы вечно сущего, он возвышает личную судьбу до судьбы человечества» [15, 59]. Направление духовного процесса К.-Г.Юнг определяет как установку; а системы установок и есть архетипы [15, 136].

К.-Г.Юнг подчеркивает: «Понятие архетипа… выведено из многократно повторяющихся наблюдений, что, например, мировую литературу определяют те мифы и сказки, которые содержат в себе мотивы, вновь и вновь появляющиеся повсюду. Эти же самые мотивы мы встречаем в фантазиях, сновидениях, делириях и безумных идеях современных людей. Эти типичные образы и взаимосвязи характеризуются как архетипичные представления. Чем они отчетливее, тем в большей мере им присуще сопровождаться особенно живыми эмоциональными тонами… Они оставляют впечатление, оказывают влияние и завораживают. Они проистекают из неосознаваемого самого по себе архетипа, бессознательной предформы, которая, по-видимому, относится к унаследованной структуре психики и вследствие этого может манифестироваться повсюду как спонтанное явление» [14, 92-93].

Рождение архетипических образов, по мнению Л.Ванд и А.Муратовой, происходит в так называемой «креативной реальности» [6]. Основанием здесь служит многотысячелетний опыт, включающий ритуалы, в том числе мифоритуалы, произведения искусства, молитвы и медитации, разного рода массовые действа - в старину и в наше время - таинства и т. д. Не в последнюю очередь приобщению к креативной реальности способствует специфическое мироощущение, свойственное первобытным племенам и некоторым современникам - мироощущение, которое Леви-Брюль назвал мистической сопричастностью (партиципацией) [9].

Одним из главных источников, запечатлевающим эсхатологические архетипы являются Священные Книги, которые имеются в каждой мировой религии будь то буддизм, христианство или ислам. В христианстве этот источник – Библия, содержащая множество пророчеств, подробное описание Второго Пришествия Иисуса Христа и вершение им Страшного Суда («Откровение» Иоанна Богослова), а также молитвы, указывающие на конечность существования и на воскресение праведников.

Прежде всего, обращает на себя внимание язык Священных текстов. Он «условен, сжат, метафоричен, символичен - странен» [11]. Таков язык книги Сивилл, которая предрекает кончину мира; загадочных речений пифий из Дельфийского капища; волхв-звездочетов, предузнавших рождение Спасителя; упоминающегося в книге Чисел Валаама; Псалтырь Давида; пророческих книг Исайи и Даниила; некоторых книг царя Соломона и многих других. Кроме того, это и язык самих пророков, начиная с Еноха, Ноя, Авраама, Моисея, Захарии, Малахии до Иоанна Предтечи, Петра, Павла и кончая «Апокалипсисом» Иоанна Богослова. Одним словом, вся Библия представляет собой пророческое слово.

Способ передачи пророческого откровения – это повествование не о том, что привычно и повседневно, т.е. оно не прибегает к обыденной логике. Образность и содержание пророчества врывается в рутину житейской зацикленности, повергает в страх и восхищает. Это выглядит так, «что оно нарочито создано для выведенного из автоматизма восприятия». «Целью образа является не приближение значения его к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание „виденья“ его, а не „узнаванья“». Более того: «Религиозная поэзия почти всех народов написана на полупонятном языке» [11]. Пророчество — это литература в том ее древнем значении, в каком выступали слово как таковое, миф и логос. Будем ли мы вслед за Шеллингом видеть в языке «поблекшую мифологию» или, наоборот, сочтем мифологию «лишь слабым отзвуком того, что некогда образовывало совершенное царство мысли и языка» (Макс Мюллер), - так или иначе, но литература - в ее первоначалах - столь же исконное, рожденное в священных глубинах творение, как вера, пророчество, культура.

Церковнославянская лексика, строй языка, его конкретность и - вместе - обобщенность, надсуетность, его звучание врываются в душу и вырываются из нее с гораздо большей энергией - энергией, преодолевающей сопротивление привычных ассоциаций, - энергией духовного труда. Современный текст явно проигрывает в этом поединке, если судить не по шкале доступности, а по степени душевного потрясения. Все это относится напрямую к православному богослужению, которое совершается на церковнославянском языке и отзывается эхом в таких духовных и душевных глубинах, где повседневная речь может только скрыть подлинные смыслы [5].

Другим, не менее значимым источником эсхатологических архетипов, выступает сам храм, церковь как связующее звено между мирами, которая, находясь в мире «этом», настоящем, ощущаемом и осязаемом, всегда обращена к миру «тому», божественному, совершенному и представляемому нами по утвари, росписям, иконам, в том числе иконам эсхатологического содержания, находящихся в ней. Приведем некоторые примеры, указывающие на эсхатологический архетип.

Исключительно глубокий пророческий смысл заключен в образе этимасии - «престол уготованный», с которого Спаситель будет судить мир, изображаемый на иконах. Образ этимасии имеет большое значение, так как престол - это не только место царя или судии, но и священное место принесения жертвы, в том числе и самого царя. Престол в алтаре, где совершается евхаристия, потому и называется иначе – святой трапезой. В изображении этимасии можно увидеть снятый со Спасителя хитон (Иоанн 19; 23-24) и орудия Его мучений и казни. Это связано с особым, свойственным древности, осмыслением верхней одежды, которая указывала на социальный статус. Направляясь в загробный мир человек лишается занимаемого места в этом мире, поэтому на умершего надевали саван – социально уравнивающее облачение.

Значительным архетипическим символом христиан является крест, поклонение которому равносильно поклонению образу Христа. Защитные силы креста, а затем и хоругвей, надвратных икон в крепостях и монастырях, по убеждениям людей Древней Руси, играли в войнах не меньшую роль, чем телесная сила, пушки или мечи. Крест побеждает страдания, так как сам был источником страданий Спасителя.

Примером архетипического знака и «астрономического пророчества» является календарь. Православный календарь определяет расположение священных временных отметин - дней почитания святых, великих и прочих праздников, порядок богослужений. Все это сориентировано на «праздник праздников» - Пасху; она, вместе с Вознесением и днем Св. Троицы, как бы завершает календарь. Смысл каждого дня в своей мистической глубине - ожидание Пасхи, Воскресения Христа, а «следом и всей твари». Участвуя в праздниках, молитвенном почитании Бога, Богоматери и святых, человек таинственно, но, несомненно, с каким-то особенным пониманием, включается во всемирную и надмирную историческую жизнь [5].

Надо отметить, что древняя народная культура, народный менталитет были склонны не столько к обобщениям, сколько к рассмотрению единичного, чувственно-данного. Почти любая вещь, растение, животное, местность, дата обрастали преданиями и объяснениями. Это характерно и для язычества, и для христианства. Вот, к примеру, трава зверобой в христианском переосмыслении становится участником новозаветных событий. Когда воины Ирода преследовали святое семейство, бежавшее в Египет, зверобой зарастил вслед за бежавшими все тропы и дороги. За это и получила трава силу лечебную от Бога, а собирать ее лучше на Всех Святых (т.е. за неделю до Св. Троицы - «зеленых святок»).

Аналогичную картину можно наблюдать в отношении календарного времени. Жизненно определяющим в древности был круговой ход времени, особенно годовой. Это означало, что «какая-нибудь заметная дата по ее прошествии не исчезала навсегда в невозвратном прошедшем бытии, а каждый раз сохраняла свое содержание, когда поступь годового кружения вновь о нее спотыкалась» [5]. Ключевые даты - рождения и смерти, знаменательных событий, празднеств, природной и человеческой жизни - каждый год осмыслялись и переживались сходным образом.

Поэтому, не только обитаемое пространство, но и время разнообразилось уникальными архетипическими вехами, к которым можно было вернуться вновь и вновь. Всем этим долгие века жило языческое общество древнего мира, а затем и христианство. Но в средние века прибавилось еще одно измерение времени - линейное, выпрямленное. Наряду с годовым кругом христианин знает еще о движении времени вперед, к запредельному концу.

Важным проявлением эсхатологического архетипа выступает обряд, главной прафеноменальной функцией которого является общение между всеми членами данного сообщества, и не только сейчас живущими, но и умершими. За порогом текущей жизни могут быть не только непосредственные предки, но и далекие пращуры-основатели родов, покорители мест обитания, в том числе полулегендарные, мифологические и божественные опекуны данного сообщества.

Обряд был способом осуществления «вертикальной» связи, то есть специфического общения с «запороговыми» существами, с «запороговой реальностью», реальностью наиболее действенной. Роль проводников в потустороннее берут на себя специальные социально выделенные «пороговые» персонажи (священник, старейшина, царь и т.п.). Опыт перехода накапливается в священных текстах, в фольклоре, в сказке, в искусстве, в частности, в иконописи, в пластике, танцах, пении. Традиционное восприятие «запороговой реальности» характерно для большинства людей и сейчас.

Первичный образец обряда и его важных элементов задается из иного мира существом, принадлежащим и «этому» и «тому» миру [12]. Например, первые христиане заимствуют образцы крещения (в Иордане) и причащения (на Тайной вечере) из Евангелия. Одному из основателей монашества, Пахомию, является ангел, показывающий ему монашеские ризы, в которые должен обряжаться инок при постриге. Таким образом, получается, что люди не придумывают, не изобретают обряд — в главных чертах он диктуется из потустороннего, то есть теми, кто там пребывает или может частично пребывать [10]. Поэтому вполне логично, что обряд дает возможность общения именно с потусторонним.

Все хорошо известные социокультурные обряды являются переходными - в том смысле, что осуществляют переход индивида или группы в новое социокультурное состояние [4]. Таковы, к примеру, свадьбы, похороны, дни рождения, Новый год, начало учебы (вообще всякое начинание), древний княжеский обряд посадки на коня, вступление в общественно значимую должность, армейская присяга, заключение в тюрьму, судебные тяжбы и многое другое. Разного рода состязания и игры также имеют характер переходных обрядов, поскольку победа означает новое, более или менее значимое для индивида и общества, состояние. В древности и в старину предполагалось, что победителя выбирает потустороннее, вторгаясь в ход состязания (игры) благодаря известной неопределенности исхода [10].

Как уже отмечалось, суд - типичный переходный обряд. На суде отворяются врата неба и преисподней. Перед решением суда все должны склониться, и в первую очередь осужденные. Последний суд, последняя битва и последнее величайшее празднество - Страшный суд…

Страшный суд весьма парадоксален: он спасителен и ожидаем, но, вместе с тем, губителен для нашего мира, и люди, даже церковные, не с таким уж восторгом желают его прихода. Страшный суд безвозвратно отделяет всяческое зло от Божественного добра, это последний суд, повторения не будет.

В христианской же апокалиптике после Страшного суда «смерти не будет уже» (Откровение 21; 4), вместо вечного возвращения наступает вечное блаженство спасенных и вечное мучение осужденных. Так как Творец мира и его истории выше и могущественнее всех законов, и в силе отменить судьбоносную цикличность.

О том, что Страшный суд есть не только конец света, но и начало новой жизни, прямо говорится в библейских и иных пророчествах. Поэтому не случайно апокалиптические прозрения имеют общие черты с сотворением мира, описанным в той же Библии. Исконные сущности причастны предвечному замыслу Бога о творении. Христианское богословие выработало свою трактовку: что Бог создал, не может исчезнуть, оно пребывает вечно: «И ныне, и присно, и во веки веков», «Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых. И жизни будущаго века. Аминь» (Символы веры).

Проблема, как о происхождении, так и о вечности (или конечности) жизни на Земле, ставится учеными на протяжении всей истории человечества. Пытаясь ответить на вопросы, каким образом, из чего, из какого вещества, в какое время зародилась жизнь на нашей планете, и кто были наши прародители, наука, так или иначе, переплетает свои взгляды с религиозной теорией. Так, например, В.И.Вернадский писал: «Идея начала жизни связана с идеей о начале мира, она проникла в научное мировоззрение нашего времени извне, из философских или религиозных гипотез о сотворении мира. Не только еврейско-христианская мысль, но, кажется, все сменявшиеся религиозные построения не могли обойтись без идеи о начале и конце мира, о создании его божеством. Освободиться от духовной атмосферы, созданной поколениями предков, не всегда возможно. Поэтому так трудно примириться с признанием отсутствия начала жизни вне живого... Но что нам кажется таким странным, кажется простым и понятным для тех, кто вырастал в другой духовной атмосфере... В индийских, и в частности буддийских, религиозных построениях вопроса о начале мира нет, и никому из представителей этих религий не кажется логически неизбежным начало мира!» [7].

Или другой пример. В книге «Шесть дней творения» В.Н.Ильин «предупреждает против традиционного сомнамбулического повторения в каждом школьном учебнике библейского порядка происхождения Земли и живого мира с человеком. Наука не замечает, как бездумно воспроизводит историю творения, изложенную на первых страницах Священного Писания, и подгоняет под нее свои выводы (о чем предупреждал В.И.Вернадский в своей «Вечности»: архетип «начала» сущего – коварен и могущественен)» [2, 365]. Строгая наука, к которой можно отнести труды В.И.Вернадского («Биосфера» и др.), расчеты и прогнозы Дж.Форрестера и Д.Медоуз («Мировая динамика») и многих других, не дает понятия о «концах и началах». А библейскую историю, считает В.Н.Ильин, надо воспринимать «не как ответ, но как вопрос об устройстве Вселенной» [2, 366].

Квинтэссенция принятых церковным сознанием пророчеств — преодоление смерти. В народных культурах проблема индивидуального бессмертия едва просматривается; главной ценностью является сохранение родов и народов. Это хорошо видно в сказках и в героических мифах, где герой олицетворяет собой народ. Общая их сюжетная черта - прохождение ключевого персонажа через иной мир, то есть преодоление смерти, и обретение в результате этого еще большей силы или умения. Основная мифологема родовой культуры - передача, в той или иной форме, жизненной силы от предков к потомкам, что также означает преодоление смерти.

В христианских представлениях преодоление смерти в индивидуальном бессмертии души дополняется всеобщим Воскресением и вечным Царством праведников. Таким образом, и здесь «стяжание благодатного состояния» наступает после прохождения через смерть [5]. Христианское богословие утверждает, что Сыну Божию - Иисусу Христу не было нужды умирать ради обретения вселенского могущества, поскольку Он имел его в период Своей земной жизни. Умер же Он на Кресте для искупления всечеловеческих грехов, а воскрес в силу божественной природы и как «первенец из мертвых». Тем не менее, древний закон прохождения через иномирие (сошествие Христа в ад и вознесение к Отцу) был исполнен и Спасителем.

С прохождением через иной мир соотносится и паранормальный опыт, изученный С.Грофом [8]. Издавна известны напитки, дающие человеку сверхъестественное прозрение, например, сок красного мухомора, индийская сома, сок кактуса и другие. В особенном состоянии люди оказываются после долгого голодания, трансовых танцев, пыток, бессонницы (сюда же относится действие некоторых наркотиков). Изучая (с помощью психотехники) подобные состояния у добровольцев, С.Гроф заметил, что они обычно проходят (последовательно или с пропуском) четыре стадии:

1) отождествление с рыбами, водорослями; невесомость; безопасность; райские видения; чувство космического единства; 2) находящая опасность, отсутствие выхода, водоворот, поглощение драконом, змеем; нападение осьминога, паука; спуск в царство мертвых;
3) отождествление с борющимися титаническими силами, с ураганом, войной; появление сатаны, ведьм; ритуальная эротика; отождествление себя с жертвой и жертвователем; 4) переживание смерти и возрождения; приближение чудовищной катастрофы, полное уничтожение, а потом ослепительно белый или золотистый свет, яркость, красота и т. п.

По мнению С.Грофа, все это — воспоминания о внутриутробном существовании и рождении, а также следы прошлых жизней, причем он склоняется к мифологеме переселения душ. Христианская традиция, как известно, сторонится этой мифологемы (исключение составляет философско-религиозное учение Н.О.Лосского, полагающего, что концепция переселений допустима в русле христианских воззрений). Но все же считается, что подлинно христианская жизнь избавляет человека от перевоплощений в будущем, хотя вопрос о прошлой жизни (до рождения) остается открытым.

Вот уже на протяжении нескольких тысячелетий одним из наиболее ярких и значимых христианских пророчеств остается «Откровение» Иоанна Богослова, в котором соединились все времена, хотя явно рассказано о будущем. Духовный смысл настоящего всегда один и тот же - Апокалипсис; он всегда «при дверях», то есть готов начаться в любое мгновение. Смысл истинного пророчества, сама его возможность заключаются во взаимопроникающей связи времен, переходящей в единство времен и тем самым отрицающей время как таковое. Что же касается конкретных дат, то древние пророки избегали соотносить их с описываемыми пророчествами.

В связи с этим, архетипная структура пророчеств по-прежнему остается неизменной и при всей своей впечатляющей реальности все также таинственна. Выискивать подтверждения пророчеств в обыденной жизни - занятие соблазнительное, щекочущее нервы; у таких людей, вечно чем-то напуганных, одержимых мистической боязнью будущего, вместе с тем отсутствует «чуткая боязнь грубого плана банальности» (Иннокентий Анненский).

Пророчество не от мира сего, но «его звонкие трубы трубят для нас, его рожденные в далеком поднебесье молнии должны пасть на наши головы» [5]. Мифологические герои, сказочные иванушки, боги и полубоги, наконец, Сам Спаситель - Иисус Христос - Бог, пройдя через потустороннее, не только победили собственную смерть, но своей мукой и избавлением таинственно соединили миры «здешний» и «нездешний». В этом соединении наш смертно-уязвимый мир становится бессмертным - сначала как ожидание, а за пределами истории - как созревший жертвенный дар. Поэтому преодоление смерти есть возврат к единству мира, единству божественного и человеческого, воплощенного и развоплощенного. В этом и заключается главное открытие, содержащееся в пророчестве.

Примеры проявлений эсхатологических архетипов можно продолжить. Однако уже сказанного достаточно для того, чтобы сделать вывод о наличии в глубинных структурах социальной психики устойчивой установки на конечность человеческого бытия. В связи с этим встает вопрос о том, насколько оправданы пессимистические прогнозы футурологов. Основываются ли они на действительно научных данных или же обусловлены более привычными стереотипами эсхатологических предчувствий, перешедшими в современность из далекого прошлого? Ответить однозначно на этот вопрос пока не представляется возможным. Скорее всего, следует учитывать как собственно научные, так и ненаучные формы познания (мифология, религия, искусство и т.п.). Как отмечал в своем дневнике В.И.Вернадский: «…решение мировой загадки оставляет чувство неудовлетворенности. Из всех решений, может быть наиболее глубокое решение метемпсихоза в ее буддийском решении – с боготворчеством, путем постепенного возвышения поколений – отдельных из них личностей – к сверхчеловеческому состоянию. Но это состояние, очевидно, намечается и с ходом планетного времени» [2, 339].