Додонов Р

Понятие "евразийство", неожиданно реанимированное в наши дни с легкой руки Нурсултана Назарбаева, возвращает нас к широкому идейно-политическому течению, возникшему в среде русской эмиграции и достигшему своего расцвета в середине 20-х годов прошлого века. Это течение, представленное именами Н.С.Трубецкого, П.Н.Савицкого, В.Н.Ильина, Н.Н.Алексеева, М.В.Шахматова и многих других (включая "позднего евразийца" Л.Н.Гумилева), не было однородным и монолитным. В данном контексте, на наш взгляд, более уместно говорить об умонастроении тех слоев русской интеллигенции, которые смогли преодолеть в себе оскорбленное чувство "бывших", подняться над личностными драмами конкретных человеческих судеб, и попытаться спрогнозировать будущее новой, постреволюционной России.

Предлагаемый ими футуристический сценарий базировался как на уже проявившем себя в многовековой истории России геополитическом единстве европейского и азиатского начал (отсюда и термин – евразийство), так и на признании обновленного революцией потенциала Великой Российской цивилизации, мощи которого не могли не почувствовать на себе побежденные и изгнанные из страны авторы и сторонники евразийской концепции. В отличие от озлобленного и готового идти до конца в борьбе с собственным народом ультра-правого крыла русской эмиграции, евразийцы признавали определенные достижения Советской власти, что дало основание А.Г.Дугину охарактеризовать их взгляды как "третий путь" – путь некапиталистического и несоциалистического, неевропейского и неазиатского развития страны.

"Евразийцев, - отмечает он, - называли поэтому "славянофильскими футуристами" или "православными большевиками". Еще точнее подходило к ним определение "консервативные революционеры". "Ни это, ни иное", tertium datur - вот общая формула евразийского метода. Отсюда вытекает и их отношение к большинству важнейших вопросов. В политике это означало - "ни за белых, ни за красных" или "ни царизм, ни большевизм". В религии - "ни петербургское синодальное официозное православие, ни марксистский атеизм". В экономике - "ни социализм, ни капитализм". В философии – "ни абстрактный идеализм, ни грубый материализм". И так далее. Повсюду и во всех вопросах это заветное евразийское tertium datur" [1].

Емкую и точную характеристику истоков евразийства дал Николай Бердяев в своей статье в "Евразийском вестнике" (1925): "Евразийцы выступили шумно и самоуверенно, с большими претензиями на оригинальность и на открытие новых материков. Недостатки, обычные для молодых боевых направлений, - они не могут произрастать в скромности. Идеи евразийцев нужно оценивать не только по существу, сколько по симптоматическому их значению. Сами по себе идеи эти мало оригинальны (оригинальна только туранско-татарская концепция русской истории у кн. Н.С.Трубецкого), они являются воспроизведением мыслей старых славянофилов, Н.Данилевского (Н.Данилевского в особенности), некоторых мыслителей начала XX века (так типичным евразийцем был В.Ф.Эрн). Но у евразийцев современных есть новая настроенность, есть молодой задор, есть не подавленность революцией, а пореволюционная бодрость, и им нельзя отказать в талантливости. Они улавливают какое-то широко распространенное настроение русской молодежи, пережившей войну и революцию, идеологически облагораживать «правые» инстинкты. Их идеология соответствует душевному укладу нового поколения, в котором стихийное национальное и религиозное чувство не связано с ложной культурой, с проблематикой духа. Евразийство есть прежде всего направление эмоциональное, а не интеллектуальное, и эмоциональность его является реакцией творческих национальных и религиозных инстинктов на происшедшую катастрофу. Такого рода душевная формация может обернуться русским фашизмом" [2].

В своем развитии евразийство прошло несколько этапов. Первый этап (1921-1924) начинается с выходом в Софии сборника "Исход к Востоку: предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев". Идеи Н.С.Трубецкого ("Европа и человечество") и П.Н.Савицкого получают распространение и далее: в 1922 году публикуется продолжение, имеющее название "На путях. Утверждение евразийцев", и далее – эпизодически издаваемые "Евразийские хроники", "Евразийский временник" и т.п. Эвристический потенциал евразийской идеи начинает овладевать массами и неизвестно, к чему бы все это привело – быть может, и правда к русскому фашизму - если бы в естественный ход вещей не вмешалось могущественное ГПУ. Чекисты повели сложную игру с заигрываниями и провокациями, с откровенной дезинформацией лидеров нового движения о наличии в Советской России влиятельного в армии и комсомоле "евразийского подполья" [3, 11]. Второй этап (1924-1929) характеризуется попытками евразийцев систематизировать и упростить идеологемы своего учения для большей доступности и популяризации. С 1924 года издается газета "Евразия", а в 26-м выходит программный документ “Евразийство. Опыт систематического изложения”, в котором многие евразийские интуиции получили лозунговое выражение, в частности, предлагались программы преобразования советской власти в идеократическое государство Евразия. Третий этап (с 1929 года) знаменуется спадом активности евразийцев, постепенно убеждающихся в жизнеспособности советского государства и беспочвенности претензий на государственный переворот в СССР. Они переключают свое внимание на теоретические проблемы: историю, философию, культурологию. И хотя в их изысканиях содержалось немало оригинальных и ценных для науки идей, всем стало ясно, что конкретных политических перспектив евразийство не имеет.

После второй мировой войны "евразийскую эстафету" принимает Л.Н.Гумилев, волею судьбы пересекшийся в местах лишения свободы с П.Н.Савицким. Современное евразийство в России – устойчивое идейно-политическое направление, среди сторонников которого можно назвать А.Дугина, И.Нартова, В.Жириновского, В.Коровина и др. В числе политических целей современного евразийского движения - спасение России-Евразии "как полноценного геополитического субъекта", "установление социальной справедливости и сохранение основных завоеваний социализма", "воссоздание сильного Государства, сильной власти", "построение мощной и свободной России, радикально отвергающей глобализм и давление Запада (США, НАТО)", "приостановка интеграции России в "новый мировой порядок" в качестве объекта эксплуатации, источника ресурсов и меcта для захоронения ядовитых и ядерных отходов" и т.д. и т.п. Таким образом, и сегодня евразийство является самостоятельным социально-философским и историческим дискурсом, влияющим на построение долгосрочных стратегм развития России.

Возвращаясь к 20-м годам прошлого века, хотелось бы остановиться на идейной связи евразийцев и богатого творческого наследия Владимира Ивановича Вернадского. Тот факт, что академик Вернадский был лично знаком со многими основателями этого течения, хорошо известен биографам ученого. На него неоднократно указывали такие авторы как Г.Аксенов [4], А.Дугин [1], Л.Гумилевский [5], И.Мочалов [6] и др.

Так, например, Вернадский был знаком с князем Н.С.Трубецким, с отцом которого – С.Н.Трубецким, историком античной философии, ректором Московского императорского университета, Владимира Ивановича связывали годы тесной человеческой дружбы. Знаковой фигурой, объединяющей В.И.Вернадского с евразийцами, является сын Владимира Ивановича – Георгий Владимирович, который, по выражению А.Г.Дугина, "на определенном этапе примкнул" к евразийскому движению и стал его пылким приверженцем. В крымский период своей деятельности В.И.Вернадский имел возможность непосредственно контактировать и с П.Н.Савицким, который считал и публично называл его своим учителем. В Крыму Савицкий служил в правительстве Врангеля, где занимал должность первого помощника-секретаря министра иностранных дел Петра Струве, бывшего соратника В.И.Вернадского по кадетской партии. Примечательно, что в этом же правительстве служил Георгий Вернадский вплоть до своей эмиграции осенью 1920 года. Напомним, что Владимир Иванович в эти годы находился в Симферополе, возглавляя Таврический университет, который сегодня носит его имя. Был академик Вернадский лично знаком и с другими лидерами евразийства, все это в достаточной мере нашло отражение в исторической литературе. Гораздо меньше внимания уделяется вопросу о содержании самих исторических воззрений В.И.Вернадского, обусловивших декларацию евразийцев о том, что он является их учителем.

Таким образом, целью данной статьи является поиск общего и особенного между взглядами В.И.Вернадского и позициями евразийцев, прежде всего, в методологических подходах к анализу исторического процесса.

Осмелимся утверждать, что евразийцев и В.И.Вернадского роднит глубинная интуиция относительно роли России в мировой истории – интуиция, вытекающая из общих методологических установок как работ В.И.Вернадского, так и евразийской традиции.

Вопреки распространенному сегодня воззрению на фигуру академика Вернадского как естествоиспытателя, необходимо отметить его стойкое увлечение исторической наукой, начавшееся еще в юности и пронесенное через всю жизнь. Геннадий Аксенов пишет, что в харьковский период жизни юный Вернадский в числе первых книг одолел "Историю Российскую" Татищева, несмотря на архаичный язык данного произведения. Интересовала Володю и украинская история. "Совершенно захватывали книги о путешествиях и открытиях… Так две области: история и природа – время и пространство – навсегда останутся главными и вызовут чуть позднее колебания: поступать ли на исторический или на естественный факультет? [4, 15]. Уже прославившись на естественно-научном поприще, Владимир Иванович реализует свое увлечение в ряде исторических исследований, посвященных развитию науки. Здесь следует назвать такие его работы как "Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии", "Очерки по истории Академии наук", "Работы по истории знаний" и многие другие. Примечательно, что Вернадский-историк и Вернадский-естествоиспытатель творили в рамках одной и той же методологической парадигмы, на основных моментах которой следует остановиться несколько подробнее, поскольку многие из них, как мы увидим далее, перекочуют затем в евразийскую концепцию.

Первое, что обращает на себя внимание в исторических текстах Владимира Ивановича, это их эмпирическая обоснованность. Отправной точкой размышлений Вернадского выступают не теоретические конструкты историков, уже вписавших конкретные события и факты в некую, предложенную ими же логику, а сами эти события и факты. Вернадский как бы деконструирует историческую теорию, стараясь самостоятельно пройти весь путь познания. Очевидно, во Владимире Ивановиче и здесь говорит естествоиспытатель, натуралист. Подобно тому, как в геологических экспедициях он наблюдал и фиксировал наличие тех или иных свойств минералов, отмечал среди них общее и особенное, постепенно поднимаясь от частного к общему, он констатирует специфические черты различных народов и культур. В письме к Наталье Егоровне Вернадской от 18 августа 1888 читаем: "Мне кажется, что процесс работы, укладка ума везде одинакова, какими бы вопросами мы ни занимались: историей ли римского государства, строением твердой материи или воспитанием человека – и везде мало-помалу вырабатывается общая умственная атмосфера фактов и понятий, для всех одинаковая… Я лично считаю лучшим путь частной определенной небольшой работы, во время которой ты уяснила бы себе и все вопросы, с которыми ты сталкиваешься; чтобы ты при этом продолжала находиться au courant всего, теперь в этой области совершающегося. Таким образом: 1) разработка частного вопроса по источникам и 2) слежение и уяснение всего выходящего нового" [Цит. по: 7, 117].

Пытливый взгляд путешественника (Вернадский не только много времени провел в экспедициях, но и объехал вокруг света), сталкивавшегося не по наслышке, а на личном опыте с этими самыми специфическими чертами, склонял В.И.Вернадского к скептическому отношению к разведению категорий исторического и логического, при котором логическое как "очищенное историческое", очищенное от случайностей и драматизма человеческой жизни, только и провозглашалось подлинным предметом истории. Господствовавший в европейской науке во второй половине ХIХ века эволюционизм, а затем и исторический материализм с его теориями общественно-экономической формации и социальной революции основывались именно на постижении логики всемирно-исторического процесса, на выявлении общих закономерностей, одинаково действенных для всех народов и культур. В.И.Вернадский не мог не видеть определенной натяжки в распространении универсалистских моделей и схем без учета эмпирически констатируемых особенностей. "Мы наблюдаем, - писал он, - в разных частях земной поверхности совершенно замкнутые и независимые циклы развития, которые лишь с большими натяжками и с большими пропусками могут быть рассматриваемы как части одного и того же исторического процесса. Достаточно сравнить историю Японии и европейских государств в течение средних веков, одновременную историю римских государств или государств Индии, историю Западной Европы и Московского царства" [8, 76].

Из этой особенности вытекает вторая специфическая черта исторической методологии В.И.Вернадского, а именно – его склонность к номинализму в понимании всемирной истории. "Едва ли можно принимать историю человечества за нечто единое и целое… Ход исторического процесса каждой страны был в значительной мере независим, и до последнего столетия связь между отдельными частями человечества была нередко незначительна и временами отсутствовала" [8, 76]. Иначе говоря, лишь конкретные культуры-цивилизации рассматривались Вернадским в качестве реальных субъектов исторического процесса, в то время как человечество еще только должно было сформироваться в качестве целостного субъекта истории. Важную роль в этом отношении должна была сыграть наука.

В пользу всемирно-исторического номинализма Вернадским приводятся два аргумента: во-первых, указанная выше констатация мультикультурности, чувственно созерцаемой поливариативности исторических проявлений, не вписывающихся в "прокрустово ложе" логических схем, а во-вторых, несостоятельность теории непрерывного прогресса, авторами которой были Тюрго, Кондорсе и Годвин. «Но, - продолжает В.И.Вернадский, - не только мы не можем говорить о едином всемирно-историческом процессе в таком чисто реальном аспекте. Едва ли можно говорить о нем и в более отвлеченном или глубоком смысле как это не раз делалось… Несомненно, эти мыслители XVIII в. перенесли здесь в область социальных отношений ту веру и то настроение, которые проникали научную среду XVII в., являясь одним из мотивов ее деятельности и остались в ней до сих пор одним из элементов научного искания. Однако точное изучение истории давно убедило, что связь научного прогресса с прогрессом человеческих обществ значительно более сложная и что нет никакой возможности подвести историю человечества под формулу прогресса, рассматривать исторический процесс как единое бесконечное усовершенствование или улучшение жизни согласно нашим нравственным идеалам или приближение – более или менее близкое – к "земному раю"» [8, 76].

Здесь мы сталкиваемся с пониманием Вернадским того факта, который так ярко нашел отражение в работах Н.С.Трубецкого: навязываемая западной философией категория прогресса изначально ставит Российскую цивилизацию в проигрышное положение, делает ее ущербной, второстепенной, убыточной. Владимир Иванович разделял мысль о том, что каждый народ в истории ищет свои собственные пути, разнящиеся с однолинейной эволюцией. Исключение составляют лишь наука и техника. Вернадский подчеркивает, что наличие прогресса придает истории науки принципиально иной, своеобразный по отношению к социальной истории облик. Именно прогресс придает истории науки всемирно-исторический характер. «Этого нет в других сторонах культурной жизни. Мы не можем свести к единому процессу развитие искусства, литературы, музыки. Нам являются странными вопросы об абсолютном движении вперед произведений Шекспира по сравнению с Данте или Эсхилом или Гете и Толстого по сравнению с Шекспиром. Бесплодны искания прогресса как единого процесса в истории зодчества, живописи или музыки, в истории религии или философии. Везде человеческие личности давали временами такое полное выражение данным сторонам жизни, какое не было никогда после того превзойдено. В разные исторические периоды достигался одинаковый уровень подъема человеческого творчества. И поэтому эти разновременные создания остаются живыми века. Философия Платона остается для нас таким же источником познания – живым и сильным, каким она была две тысячи лет назад. Религиозные искания Будды или Христа остаются незыблемыми и живыми теперь, как были тысячу лет раньше. Не превзойдено греческое зодчество; едва ли можно говорить о прогрессе в обычном смысле этого слова по отношению к музыке или живописи» [8, 76].

Таким образом, третьей особенностью исторической методологии В.И.Вернадского является "человеческое измерение" истории. В указанных выше примерах, по мнению академика, также «наблюдается исторический процесс, но этот процесс виден во все новом проявлении формы выражения, связанной с новой средой, новой расой, новыми условиями жизни, но по существу здесь нет движения вперед по сравнению с прошлым. Всюду здесь на первый план выдвигается человеческая личность, и основой, которая дает начало этим сторонам жизни, является бесконечная глубина и бесконечное разнообразие ее проявления. Если здесь, помимо достижения равноценного максимума, в каждый исторический период существует процесс иного рода – всемирно-исторический прогресс, он может быть связан только с глубоким перерождением человеческой личности во что-то новое, неизвестное, нам сейчас чуждое» [8, 77].

В качестве четвертой особенности, также тесно связанной с предыдущими размышлениями В.И.Вернадского, выступает антиевропоцентризм мыслителя. Он критически относится к цивилизационному эгоизму европейцев, обращает внимание читателей на Восток, в безбрежные просторы материковой Азии, где существуют самостоятельные и малопонятные европейцам цивилизации: Индия, Китай, Япония. В рамках интересующего его предмета, то есть истории развития науки, Вернадский приводит многочисленные и выразительные примеры исторического отставания Западной Европы, в частности, от Китайской цивилизации. В частности, в XVII веке «…Китай был страной с древней, своеобразной, высокой культурой; несомненно, в эти годы, при упадке древней культуры, его военное могущество с началом владычества маньчжур выросло и он явился более важной силой, чем был столетие раньше. Возможно было думать, что такое же возрождение может произойти и области научного творчества» [8, 84].

Иначе говоря, вплоть до конца XVII века необходимость ориентации еще одной разновидности культуры-цивилизации - "отсталого" православного Московского царства на Запад не считалось аксиомой. «Казалось, что между двумя центрами цивилизации – Западной Европой и Китаем – лежат варварские и полуварварские страны, первым форпостом которых являлась Московия… Высокие представления о китайской цивилизации вызвало в образованном европейском обществе конца XVII в. тягу на Дальний Восток, аналогичную той, какую вызывала в более ранние века эпохи великих открытий легенда о христианском царстве преемников священника Иоанна в глуби Азии» [8, 84].

Отсюда уже совсем недалеко до основного тезиса евразийства о двойственной природе и синтетическом характере российской цивилизации. «Россия по своей истории, по своему этническому составу и по своей природе – писал В.И.Вернадский в июне 1917 года, - страна не только европейская, но и азиатская. Мы являемся как бы представителями двух континентов, корни действующих в нашей стране духовных сил уходят не только в глубь европейского, но и в глубь азиатского былого; силы природы, которыми мы пользуемся, более связаны с Азией, чем с Европой, и мне кажется, что название «Восточная Европа», которое почти совпадает с понятием «Европейская Россия», далеко не охватывает всего того различия, какое представляет наше государство в общем сонме европейских стран. Для нас Сибирь, Кавказ, Туркестан – не бесправные колонии. На таком представлении не может быть построена база русского государства… Мы должны чувствовать себя не только европейцами, но и азиатами, и одной из важнейших задач русской государственности должно являться сознательное участие в том возрождении Азии – колыбели многих глубочайших и важнейших созданий человеческого духа, - которое сейчас нам приходится переживать… Для нас, в отличие от западных европейцев, возрождение Азии, т.е. возобновление ее интенсивного участия в мировой жизни человечества, не есть чуждый, сторонний процесс, - это есть наше возрождение» [9, 63-64].

На долю Владимира Ивановича Вернадского выпало счастье увидеть продолжение своих исторических воззрений в трудах сына, избравшего главным предметом своих изысканий историю России. Георгий Владимирович прошел нелегкий жизненный путь от выпускника Московского университета, приват-доцента Санкт-Петербургского университета, чиновника врангелевского правительства - до эмигранта (с 1920 года Турция, Греция, Чехословакия) и профессора Йельского университета (США). Попутно отметим, что будучи третьим подряд профессором в роду Вернадских Георгий прославился оригинальной – в духе евразийства – интерпретацией событий отечественной истории. Георгий Владимирович Вернадский начинает именно с той точки, на которой остановился его отец. Его труды по ранней и средневековой истории России отличались стремлением всесторонне рассмотреть отдельные факты и биографии отдельных личностей на фоне масштабного полотна мирового исторического процесса. В частности, Георгий Вернадский пытается переосмыслить монголо-татарское иго через призму русско-западноевропейских и русско-азиатских отношений. Для его работ, как и для евразийства в целом, характерно подчеркивание особого историко-культурного кода славян, позволившего им органично синтезировать в своей цивилизации достижения византийской, туранской, западноевропейской культур, что придало ей стойкость и жизнеспособность.

Рассматривая вопрос о предпосылках возрождения былого величия России, евразийцы, по словам А.В.Соболева, считали необходимым "восстановление прежних государственных границ, опираясь на энергию раскрепощенной народной стихии, сохранение культурно-психологического единства народов Евразии, защита православия как пути творчества, ибо полагалось, что вызреванию масштабных творческих личностей в России в максимальной степени может способствовать только православная культура, сплавляющая воедино разум и веру и опирающаяся на традиции двух других евразийских культур (эллинистической и византийской). Пока напряженное единство трех указанных установок сохранялось, евразийство оставалось живым и плодотворным" [3, 11].

Итак, выделяются "три кита евразийства": 1) восстановление территориальных границ Российской империи, 2) сохранение культурно-психологического единства населяющих ее народов и 3) защита православия как условия вызревания творческих личностей. Как же относился Владимир Иванович Вернадский к этим фундаментальным положениям нового течения в историософии?

Во-первых, несмотря на активное участие в государственном строительстве независимого украинского государства, Вернадский всегда оставался сторонником единого государственного пространства. Достаточно указать на то, что даже продажу Аляски он называет "государственной ошибкой Александра ІІ и Пещурова" [8, 107]. В работе «Задачи науки в связи с государственной политикой в России», написанной в июне 1917 года, Вернадский замечает, что «мы недостаточно оцениваем значение огромной непрерывности нашей территории. Подобно Северо-Американским Соединенным Штатам, мы являемся государством-континентом (курсив наш. - Р.Д.). В отличие от Штатов, мы страдаем от того, что в действительности является первоисточником нашей силы… То новое, что дает в быту живущих в нем людей большое по размерам государство, приближается по своему укладу к тому будущему, к которому мы все стремимся, - к мирному мировому сожительству народов. Огромная сплошная территория, добытая кровью и страданиями нашей истории, должна нами охраняться, как общечеловеческое достижение, делающее более доступным, более исполненным наступления единой мировой организации человечества» [9, 66]. Процесс советского "собирания земель" после гражданской войны, укрепление Союза ССР и включение в него при Сталине практически всех территорий, входивших в состав Российской империи, приветствовался В.И.Вернадским.

Во-вторых, Владимир Иванович как натуралист и эмпирик, не был склонен к затушевыванию культурной и психологической совместимости народов, населяющих СССР. Вместе с тем, он не подчеркивает межнациональных противоречий, рассматривая СССР-Евразию как единую цивилизационную общность. Русский народ и русская культура играют цементирующую функцию, выступая ядром этого межконтинентального социального организма. Примечательно, что в период организации Украинской Академии Наук он делает вывод о том, что если в Украине будет ослаблено влияние русской культуры и русской цивилизации, это место без промедления будет занято культурой немецкой и шире – западной. Общая конструктивно-созидательная направленность деятельности великого ученого ("уничтожить легко, воссоздать трудно") нашла свое проявление и в понимании межнациональных проблем. Ученый неоднократно – и до революции, и в советское время – указывал, что «задача сохранения единства Российского государства – уменьшение центробежных сил в его организации – является одной из наиболее важных задач государственной политики. До сих пор эта задача разрешалась попытками подавлять центробежные стремления грубой силой и насильственной русификацией. Едва ли можно сомневаться, что дальнейшее движение по этому пути невозможно: оно противоречит и мировому положению России среди окружающих ее, возрождающихся к сознательной жизни наций и тем требованиям, какие ставит для правильной жизни современное человечество» [9, 67].

В-третьих, Вернадский неединожды подчеркивал роль вненаучных форм знания, в частности – религии, философии, искусства – для мотивации науки. Он высоко ставил творческую личность, рассматривая иррациональное, интуитивное, мифологическое в качестве неотъемлемых и необходимых составляющих мировоззренческой культуры, стимулирующей процесс духовного творчества.

Таким образом, все три основания евразийства находят свое проявление во взглядах академика Вернадского. Евразийцы "достраивают" свою умозрительную конструкцию на методологическом фундаменте, заложенном В.И.Вернадским.

И вместе с тем, было бы ошибкой считать самого Вернадского евразийцем. Его симпатии к цивилизационному подходу в исследовании исторического процесса, схожие оценки роли России и ее будущего, признание важности как европейского, так и азиатского начал еще не означает принадлежности к евразийскому течению.

Быть может, такой вывод звучит несколько категорично, но без него невозможно будет правильно расставить акценты в теме нашего исследования. Категоричность данного утверждения обусловлена следующими соображениями. Очень часто в публикациях, посвященных ученым, политическим деятелям, философам мирового уровня (а Владимир Иванович Вернадский, вне всякого сомнения, принадлежит к их числу), присутствует легко объяснимое желание авторов этих публикаций приписать им свои собственные мысли, пусть даже непосредственно вытекающие из духа и общей направленности их работ. Быть может, этому способствовали атмосфера юбилейных торжеств, к которым главным образом заготавливались поздравительные речи с популярным обзором свершенного юбиляром. "Юбилей – лей елей", и не беда, если что-то в этих речах будет преувеличено. В случае с Вернадским, которого практически не замечали вплоть до его 80-летия, и только после поздравления И.В.Сталиным и присвоения Сталинской премии объявили «столпом советской науки», эта тенденция особенно выразительна.

Возможно также, что в приписывании выдающимся деятелям науки несвойственных для них размышлений, виноват и способ организации наших научных конференций, объединяющих не только специалистов в данной области, но и самые широкие круги научной общественности. Для них фигура ученого служит лишь начальным пунктом, от которого "необходимо оттолкнуться" – и далее излагать свои собственные взгляды.

Иначе говоря, многие утверждения относительно роли Вернадского в решении конкретных научных проблем начала ХХІ века, являются, мягко говоря, натяжкою. И это при том, что сам академик Вернадский абсолютно не нуждается в подобных реверансах с нашей стороны. Его вклад в мировую науку общепризнан; в семи сотнях его научных работ содержатся мысли, которые и сегодня не утратили своей актуальности и эвристической значимости. Вместе с тем, как отмечал Р.Баландин, сегодня "происходит какая-то мифизация личности и идей Вернадского. Ему старательно придают черты "научного пророка", авторитетного едва ли не во всех областях знаний, культуры и точно предрекавшего будущее. Его идеи стремятся представить как универсальные, позволяющие легко и просто справляться с самыми разными научными и философскими проблемами, даже с такими, над которыми он практически не работал или которые значительно глубже, убедительнее, детальнее в то же время или раньше исследовали другие ученые. Такие "вольности" искажают правду – ту самую правду, которую Владимир Иванович почитал превыше всего на свете" [10, 184]. Вот почему связка "Вернадский и евразийство", на наш взгляд, должна носить более тонкий и опосредованный характер.

Отмечая близость теоретических позиций академика Вернадского и лидеров евразийского движения, необходимо помнить об определенной дистанции между ними. Вернадский не верил в возможность немедленной "консервативной революции" в СССР, усматривая прогресс общества в наступлении эпохи ноосферы. Свое отношение к политическим амбициям евразийцев он в типичной для 20-х годов иносказательной форме выразил 20 апреля 1924 года в письме И.И.Петрункевичу: "Я не вижу ни в России, ни в эмиграции тех сил, которые создадут политически новую Россию. Центр этих сил – где-то в молодых поколениях, которые не ответственны за грехи отцов. Если в научной работе в России старые люди составляют главную сплачивающую силу огромного творческого значения, - то этого ядра в политических кругах нет, все слишком мало оказались понявшими происходящий процесс… Вожди будут новые. И, очевидно, они должны найтись где-то среди молодых" [7, 145].

Литература

1. Дугин А.Г. Евразийский триумф // http://evrazia.org/modules.php?name=News&file= article&sid=102

2. Бердяев Н.А. Евразийцы // http://www.vehi.net/berdyaev/evrazis.html

3. Соболев А.В. Евразийство // Новая философская энциклопедия. В 4-х т. Том 2. – М.: Мысль, 2001. – С.11.

4. Аксенов Г.П. Вернадский. – М.: Мол. гвардия, 2001. – 484 с. (Жизнь замечат. людей).

5. Гумилевский Л. Вернадский (Жизнь замечательных людей). – 3-е изд. – М.: Мол. гвардия, 1988. – 255с.

6. Мочалов И.И. Владимир Иванович Вернадский (1863-1945). – М.: Наука, 1982. – 472с.

7. В.И.Вернадский: Pro et contra / Сост., вступ. ст., коммент. А.В.Лапо. – СПб: Изд-во РХГИ, 2000. – 872 с.

8. Вернадский В.И. Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии // Труды по истории науки в России / В.И.Вернадский. – М.: Наука, 1988. – С.63-201.

9. Вернадский В.И. Задачи науки в связи с государственной политикой в России // В.И.Вернадский. О науке. Том ІІ. Научная деятельность. Научное образование. - СПб: Изд-во РХГИ, 2002. - С.56-69.

10. Баландин Р. Наследие и наследники Вернадского // Дружба народов. – 1988. – № 12. – С.169-230.