Тучкова И

Проблема времени, будучи и теоретической и практической, издавна привлекала учёных и мыслителей. Определённые представления о пространстве-времени и движении во многом обусловливают картину мира. В течение нескольких последних столетий традиционно время изучалось преимущественно физиками и философами. Однако в наши дни оно всё больше становится объектом пристального внимания историков, социологов, экономистов, культурологов, искусствоведов. Безусловно, речь идет о мощнейшей философской величине, полноправно занимающей свое место в паре «бытие и время». Разные науки, подходя вплотную к проблематике времени, испытывают непреодолимое искушение объединить усилия – отсюда мечты об интегративной науке о времени: темпологии, хронометрии, хрономии.

Начало ХХ в. было ознаменовано фундаментальными трудами А.Бергсона и М.Хайдеггера, пробудившими «современную философию от догматического сна в отношении времени» [1, 110]. К вопросам времени в этот период подступают и социальные науки – психология, этнология, социология, однако философская общественность находится под впечатлением теории относительности, поэтому общенаучный фундамент и эталон изучения времени берется из физики. В 1950-60-е гг. издается много работ, заявленных как труды по философии времени, фактически же посвященных философскому освещению времени в естественных науках, в основном в физике.

Начиная примерно с 30-х годов ХХ века, во французской историографии коренным образом изменилось представление об историческом времени. Раньше оно воспринималось упрощённо и однозначно как заранее данная шкала или ось, на которую историку надлежит лишь нанизать факты-события прошлого. На смену представлению о времени как о бессодержательной длительности пришло представление о социальном, содержательно-определённом времени, а точнее, о множественности времён, разнообразных временных ритмах, присущих разного рода иторическим реальностям, о прерывности в течении социального времени. Это более усложнённое и, в то же время, более соответствующее объективной реальности представление о времени по-разному воплотилось в работах французских историков [2].

Современная французская историография занимает важное место в мировой исторической науке и по многим направлениям выступает в роли первооткрывателя и лидера. Это было достигнуто благодаря пересмотру методологических концепций, принципов и приёмов исследования, выбора объекта наблюдения, понятий исторического факта и источника, характера причин и сущности изменений в истории и др.

Методологическая перестройка французской историографии в значительной степени связана с именами таких выдающихся учёных, как М.Блок, Л.Февр и Ф.Бродель, с деятельностью большой группы историков, ставшей теперь широко известной, как школа «Анналов». Данное направление во французской исторической науке и историографии положило начало нетрадиционному и высокоэвристичному системному подходу в гуманитарном знании ХХ в.

Главной новацией этого направления явилась переориентация внимания исследователя с описания институциональных механизмов социальной регуляции — политической и военной истории, персоналии правящих элит, истории церкви, истории искусства и т.п. — на изучение «истории повседневности» — образов жизни, картин мира, обычаев, привычек и иных стереотипов сознания и поведения рядового человека рассматриваемой эпохи.

Целью данной статьи является выявление специфики категории «историческое временя» в понимании одного из крупнейших представителей французской историографической школы «Анналов» Фернана Броделя.

Ф.Бродель изменил предмет исторической науки, введя новые пространственно-временные границы объекта и субъекта исторического исследования. При этом он сохранил традиционные для научной истории методы получения позитивных (объективных) знаний об объекте. Ученый предложил новую методологию синтеза социальных наук на основании выделения структуры социального времени. Традиционно исторические исследования строились либо вокруг конкретных событий во времени, таких как история политической революции (например, Великой французской революции), истории войны (Столетняя война) или больших исторических периодов (история Средневековья), либо вокруг какого-то пространственно-исторического образования, например, государства (история Англии), религиозного движения (история христианства) или общественно-экономических формаций (история античности). Бродель критикует традиционную историографию, основанную на описании исторических событий, которые напрямую связаны с политической историей и измеряются относительно короткими хронологическими единицами. Для своего исследования он вводит понятие времени больших длительностей (la longue durée). С помощью этого понятия предметом исторического исследования становятся демографические прогрессии, изменения экономических и социальных коньюнктур, цикличные колебания производства, обмена и потребления, т.е. понятия, широко используемые такими социальными науками, как демография, этнология, экономика, социология и т.д. Субъектом истории при подобном подходе оказываются не отдельные исторические индивиды, а медленно изменяющиеся во времени структуры – системы достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами (например, городские экономики Венеции в XV–XVI вв. или Антверпена – Амстердама XVI–XVII вв., производство риса в Китае XIII–XVII вв. или агротехническая революция в Англии XVII–XVIII вв.) [3].

Пристальное внимание он уделяет проблеме социального времени, которая и была положена им в основу исторической концепции. Он полагает, что ядром социальной реальности, общественной эволюции, которая лучше всего изучается историей, является социальное время, сложное, противоречивое человеческое время, составляющее материю прошлого, постоянно возобновляемые коллизии между настоящим моментом и течением времени. Такое время, будучи сущностным свойством всей социальной эволюции имеет множество форм. И если традиционная история обращает своё внимание, прежде всего, на короткие отрезки исторического времени, на индивида, на событие, то новая экономическая и социальная история переносит акцент в своих исследованиях на проблемы циклических изменений и их длительности.

Труды Ф.Броделя пронизаны идеей о диалектике трёх различных временных продолжительностей, каждая из которых соответствует определённому глубинному уровню, определённому типу исторической реальности и каждую из которых он характеризует двояко: как протяженность промежутка времени и как объект измерения. Он называет свои времена коротким периодом, средним периодом и длинным периодом.

Короткий период времени, говорит он, это время l'histoire événementielle, термин, взятый Броделем у Поля Лакомба и Франсуа Симиана, предложивших в начале ХХ в. Средний период времени - это время, которое он называет l'histoire conjoncturelle. И длинный период времени, la longue durée, - это время l'histoire structurelle. L'histoire événementielle обычно переводится как «история событий» или «эпизодическая история», которой соответствует краткость единого времени. L'histoire conjoncturelle можно перевести как «циклическая история», которая характеризуется «относительно короткими волнами», на которые накладываются «многочисленные движения в соответствии с долготой их продолжительности», конъюнктурные циклы и проч. L'histoire structurelle – это «структурная история», характеризующаяся медленным ритмом, которая воспринимается исследователем не в виде последовательности событий и которая допускает не только циклы, но и рецидивы, т.е. история, которая находится «на грани между подвижностью и неизменностью». Бродель добавляет и четвертое время, «очень длительный период времени», который взят из структур Леви-Стросса. Он еще называет это «слишком длительным периодом», и говорит о нем, что «если оно существует, оно может быть только временным периодом мудрецов» [4].

Ф.Бродель сформулировал и развил точку зрения о том, что все дифференцированные временные периоды, в течение которых протекает исторический процесс на всех его подмостках, позволяет определить «мировое время», которое, как считает ученый, «правит определенными пространствами и реальностями по территориям и эпохам. Однако этому времени не подвластны иные реальности и иные пространства, чуждые ему». Учёный не скрывает своего пристрастия к изучению долговременных исторических процессов. Он выражает убеждение в том, что подлинно глубокая история - это именно история длительного временного периода. В интервью журналу «Ринашита» в 1983 г. он сказал следующее: «После того как я написал «Средиземное море...», мне стало ясно, что время не образует какой-то прямой линии, как это имеет место в традиционной исторической науке: время представляет собой скорее результат наложения движений. Если я утверждаю, что имеется три движения, то это лишь известная схема, но это вполне пригодная схема; в действительности происходит более медленное движение в основании, более быстрое сверху, а между ними существует еще ряд опосредованных движений. События, которые происходят на поверхности, не обладают одинаковым временным весом; некоторые из них исчезают изо дня в день, другие, напротив, открывают пропасти, позволяя бросить взгляд в бездну, есть события, которые продолжаются, существуют, и долговременные события, которые имеют продолжительные последствия».

Таким образом, по мнению учёного, в самых нижних слоях исторической реальности, как в морских глубинах, господствуют постоянства, стабильные структуры, основными элементами которых являются Человек, Земля, Космос. Время протекает здесь настолько медленно, что кажется почти неподвижным. Происходящие процессы (изменения взаимоотношений общества и природы, привычки мыслить и действовать и др.) изменяются столетиями, а иногда и тысячелетиями. Это и есть большая временная продолжительность (la longue durée), которую он рассматривает как понятие, являющееся специфичным для истории, понятие, отличающее историю от других наук. Оно выражает идею непрерывности, единства, целостности человеческой истории.

Вторым важным понятием в концепции учёного является термин «структура». Он господствует во всех проблемах, связанных с исторической долговременностью. Если исследователи социальных явлений понимают под «структурой» организацию, порядок, систему достаточно устойчивых отношений между социальной реальностью и массами, то для историков структура – это, прежде всего, историческая реальность, устойчивая и медленно изменяющаяся во времени. Некоторые долговременные структуры становятся устойчивым элементом жизни целого ряда поколений. Иные структуры менее устойчивы. Но все они являются и опорой, и препятствием исторического движения. Так, определяя границы действия и опыта человека, они оказываются препятствиями («огибающими» в математической терминологии). А как трудно преодолеть, по утверждению Ф.Броделя, некоторые географические и биологические условия, некоторые пределы роста производительности труда и даже духовные факторы, ограничивающие свободу действия. Самый яркий пример тому - это географический детерминизм. Человек - пленник своего времени, климата, растительного и животного мира, культуры, равновесия между ним и средой, создаваемого в течение столетий, равновесия, которого он не может нарушить, не рискуя многое потерять. Примером могут послужить сезонные перегоны овец в горы, характерные для жизни горцев, постоянство некоторых экономических форм деятельности жителей приморских районов, связанное с биологическими особенностями побережья, устойчивость местоположения городов, на постоянство путей сообщения и торговли, на удивительную прочность географических рамок цивилизации.

Другие реальности из области экономической, социальной действительности, подобно морским приливам и отливам, имеют циклический характер и требуют для своего выражения иных масштабов времени. Это уже «речитатив» социально-экономической конъюнктуры, временные ритмы средней продолжительности в 10, 20, 50 лет, в рамках которых просматривается кривая цен, демографическая прогрессия, эволюция банковского процента, моменты роста или спада производства.

Наконец, самый поверхностный слой истории: здесь события чередуются как волны на море. Они изменяются короткими хронологическими единицами; это политическая, дипломатическая и тому подобная «событийная история». Масштаб времени, задаваемый этим термином, соразмерен с индивидом, с ритмом его повседневной жизни, с нашими иллюзиями, деятельностью нашего сознания. «Время, определяемое им, - отмечает Ф.Бродель - время хроникера, время журналиста. Заметим, что газетные хроники или журналы наряду с большими событиями, называемыми историческими, описывают незначительные события повседневной жизни: пожар, железнодорожную катастрофу, цены на зерно, преступление, театральную премьеру, наводнение». Явления небольшой длительности встречаются во всех формах и сферах жизни: политике, экономике, социальных отношениях, литературе, институтах, религии и даже географии.

Вместе с тем, разрыв с традиционными формами историографии XIX века не означал полного отказа от исследований кратковременных событий. Он привел к изменению масштабов исторического времени. Один день, один год мог казаться вполне достаточным масштабом политическому историку вчерашнего дня, который рассматривал время как простую сумму дней. Но, по мнению учёного, кривая цен, демографическая прогрессия, снижение заработной платы, изменения банковского процента, изучение производства, точный анализ товарного обращения - все это требует значительно более длительных масштабов времени.

В третьем томе своего обширного труда «Материальная цивилизация и капитализм», озаглавленном «Время мира», Ф.Бродель говорит о том, что «время мира» продуцирует себя само, указывает на его неоднородность и зависимость от места и эпохи. Он утверждает: «Время мира определяет также тип суперструктуры глобальной истории: оно будет результатом действия сил, которые произрастают из него самого как из ядра и, в свою очередь, отражаются на этой своей основе. В соответствии с местом и эпохой, это двойное действие снизу вверх и сверху вниз было более или менее существенным. Но даже в развитых, экономически и социально, странах время мира не является полностью однородным» [5].

В действительности же можно выделить гораздо большее количество временных ритмов, характеризующих различные уровни и стороны исторического процесса. «Нет единого социального времени с единым и простым течением, - пишет Ф.Бродель, - но есть социальное время с тысячью замедлений, которое почти не связано с однодневным временем хроник и традиционной истории» [6].

Кроме того, внутри каждого данного уровня исторической действительности могут сосуществовать, переплетаться, накладываться одна на другую, как черепица на крыше, несколько временных продолжительностей, поскольку они есть не что иное, как формы движения различных сфер социальности. Согласование времён, содержательное объяснение подлинных ритмов и есть, по мнению Ф.Броделя, надёжнейшее средство проникновения в глубины исторической реальности.

Вместе с Ф.Броделем в царство «неподвижной» истории [7], которая просматривается лишь сквозь призму longue durée, целиком и надолго погрузилась почти вся «новая историческая наука». Практически все осуществлённые в 60-е и 70-е годы изыскания посвящены выявлению долговременных процессов и явлений. Последствия этой переориентации противоречивы. Ф.Броделю и его коллегам, озабоченным превращением истории в науку, не уступающую другим дисциплинам по уровню доказательности и степени вооружённости современными средствами научного анализа, видимо, в наибольшей мере импонировала та сфера исторической реальности, где не было простора для случая, для внезапных зигзагов, где, пусть ценой огромных трудностей, но всё-таки можно отыскать прочные связи, стабильные структуры. В долговременной перспективе лучше просматриваются закономерности, продолжительные тенденции в сфере народонаселения, производства, семейных отношений, умонастроений.

Как видим, признавая множественность форм времени и его неоднородность, Бродель прочно стоит на позициях реального исторического исследования, немыслимого без учёта названных свойств времени. Он справедливо считает, что историк ни на минуту не может выйти за пределы исторического времени, не может от него освободиться, что все попытки подобного освобождения, повторяющиеся периодически, бессильны увести историка из реально существующего многомерного и необратимого времени истории.

Итак, в сопоставлении с другими формами исторического времени та форма, которая называется «большой длительностью», оказывается чем-то довольно сложным. Здесь меньше всего речь идет о простом расширении предмета исследования или области интересов. Введение новых временных параметров влечет за собой готовность историка изменить весь стиль и установки, направленность мышления, готовность принять новую концепцию социального. Это значило бы привыкнуть ко времени, текущему медленно, настолько медленно, что оно показалось бы почти неподвижным. Только тогда можно вырваться из плена событий, чтобы снова вернуться к ним и посмотреть на них другими глазами, задать им другие вопросы. Во всяком случае, историю в целом можно понять только при сопоставлении её с этим необозримым пространством медленной истории. Только так можно выявить действительный фундамент исторических событий. И тогда все этажи общей истории, всё множество её этажей, все взрывы исторического времени предстанут перед нами вырастающими из этой полунеподвижной глубины, центра притяжения, вокруг которого вращается все.

Историк ни на минуту не может выйти за пределы исторического времени. Время липнет к его мысли, как земля к лопате садовника. Как утверждает Поль Лакомб, «время - ничто само по себе; объективно, оно всего лишь наша идея» [8]. Для историка весьма заманчиво уйти от слишком близкого взгляда на вещи и посмотреть на них сначала со средней, а затем уже и с самой отдаленной исторической перспективы (последняя, если она существует, должна быть перспективой мудрецов). Достигнув этого, историк пересматривает и реконструирует увиденную картину, упорядочивает её элементы.

Историческое время коренным образом отличается не только от физического, но и от социального инварианта. Для историка время - начало и конец всего, время одновременно математическое и творческое, как ни странно это звучит. По отношению к человечеству оно «экзогенно», оно толкает нас вперед, руководит нами и уносит с собой наше собственное «приватное» время с его различными оттенками. Историку почти невозможно представить себе, что жизнь - это некий механизм, который можно остановить в любой момент и спокойно изучить его. Время для него - мера. Когда социолог утверждает, что некоторая социальная система непрерывно разрушается только для того, чтобы снова восстановить себя, историк принимает это объяснение, так как оно, в конечном счете, подтверждается историческими наблюдениями. Но в соответствии с их требованиями к науке они хотели бы знать точную длительность этих движений развития и упадка. Вполне возможно замерять экономические циклы, приливы и отливы в производстве материальных благ. В равной мере должно быть возможным проследить и кризис социальных структур во времени, локализовать его как в абсолютных терминах, так и по отношению к движениям сопутствующих структур. Историка интересует, прежде всего, как пересекаются эти движения, влияя друг на друга и приводя к разрушению старую социальную систему. Все это может быть описано только с помощью применения универсальных временных шкал историка. Многочисленные, отличающиеся друг от друга шкалы социолога здесь не пригодны, так как каждая же них была сконструирована для измерения какого-то одного частного феномена [9].

Даже наиболее близкое к броделевской интерпретации толкование социального времени Ж.Гурвича [10] – и то имеет специфическое отличие. Архитектоника социологии Гурвича состоит из 5 основных принципов: скрытые, глубинные уровни социальной жизни, типы социального взаимодействия, социальные группы, глобальные сообщества. Последним звеном в его системе является время, точнее - совокупность различных понятий о времени. Гурвич предлагает широкий выбор временных перспектив: «долгосрочное или медленно движущееся время, иллюзорное или внезапное время, неправильно пульсирующее (синкопированное) время; циклическое время, как бы танцующее на одном месте; ожидающее время; время, бегущее медленно; время, бегущее то быстро, то медленно; взрывное время» [10]. Что делать с этим набором историку? Это громадная идеальная конструкция стоит без движения во времени. Правда, здесь есть историческое время, но оно - закрыто. Иногда кажется, что социологи воюют, в конечном счете, не с историей, а с историческим временем, с той бурной и неуправляемой реальностью, на которую не действуют все наши категориальные ухищрения. Историк никогда не может уйти от времени. Социолог же не испытывает особых затруднений в забвении времени. Он либо уходит в момент вечного настоящего, когда время как бы останавливается для него, либо обращается к повторяющемуся в явлениях, которое не принадлежит никакому конкретному времени. Итак, он избегает времени с помощью двух различных умственных процессов. В одном из них он ограничивает свой анализ событиями в самом строгом смысле этого слова. Во втором он становится на точку зрения квазивечного времени. Правомерен ли такой подход? Именно этот вопрос и представляет собою подлинный предмет спора между историками и социологами или даже между историками различных убеждений [9].

Таким образом, исследования Ф.Броделя стали важнейшим этапом в утверждении нового структурного типа исторической рефлексии. Поднятые учёным вопросы о роли устойчивых общественных структур и различных скоростях протекания исторических процессов обогатили историческое мышление и открыли новые перспективы научного исследования. Различные концепции о прерывности и непрерывности времени, о разных временных продолжительностях, об их цикличности, «наложениях», «сосуществованиях», «переплетениях», «пульсациях» позволяют более конкретно воспроизвести историческую реальность, сделать детали более яркими, однако при этом нет ответа на главный вопрос, - как же согласовываются эти времена и что является для них общим знаменателем, над которым ещё придётся потрудиться учёным.