Нечипоренко Т

За последнее десятилетие теме евразийства было посвящено целый ряд публикаций философов, культурологов, историков, публицистов. Различным аспектам евразийства посвящались «круглые столы», на страницах журналов «Вопросы философии», «Новый мир», «Иностранная литература», «Москва» и др., печатались труды евразийцев, выходили отдельные издания этих авторов.

Различное отношение к данной проблеме нашло отражение в выступлениях и публикациях С.С.Хоружего, А.С.Панарина, Л.И.Новиковой, В.К.Кантора, В.А.Сендерова, А.Цыганкова, Л.Люкса и проч. Евразийские идеи обсуждаются не только в академической среде, но и среди политической элиты России.

Таким образом, целью данной статьи является попытка осуществить анализ перспектив историософской концепции евразийства, выявить ее историко-культурные истоки, а также выяснить причины нынешней актуализации евразийского наследия на постсоветском пространстве.

В современной исследовательской литературе России преобладает точка зрения, что евразийство было самоотверженной попыткой молодых эмигрантов осмыслить Октябрьскую революцию и выработать новое мировоззрение в условиях духовного шока, вызванного развалом Российской империи.

В 1921 году молодые эмигранты – географ П.Н.Савицкий, теолог и философ Г.В.Флоровский, лингвист Н.С.Трубецкой, музыковед и публицист П.П.Сувчинский создали «новое направление». В разные годы к нему примыкали Л.П.Карсавин, П.М.Бицили, Г.В.Вернадский и др.

Свои идеи евразийцы впервые опубликовали в сборнике «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев», вышедшем в 1921 году. Кроме того, издавались «Евразийская хроника», газета «Евразия». Дважды в 1926 и в 1927 годах издавались программные документы. Но уже, начиная с середины двадцатых годов, началось концептуальное и организационное разложение евразийского движения. Судьбы многих евразийцев оказались драматичными.

Чем же объяснить ныне растущий в некоторых кругах интерес к течению, которое, как отмечает целый ряд авторов, не оказало заметного влияния в 20-30е годы прошлого века и надолго было забыто?

Несомненно, что между событиями в России 1917 – 1918 гг. и событиями после 1991 года можно обнаружить аналогию, а потому и основная причина, породившая евразийство и вызывающая интерес к нему сегодня – одна. Как тогда, так и теперь развалилась не только огромная страна с устоявшиеся экономической и политической системой, но что особо важно - рухнула доктрина «Москва – третий Рим», на протяжении веков лежавшая в основе российской государственности, что породило мировоззренческий вакуум, связанный с острейшим кризисом официальной идеологии. Многие современные авторы, в той или иной степени симпатизирующие идеям евразийства, усматривают в нём некую новую постсоветскую идеологию и связывают с ней ожидания восстановления целостности постсоветского пространства. Так, например, А.С.Панарин подчеркивал: «Главный вопрос «евразийской темы» касается возможностей новой славяно-тюркской интеграции, а тем самым перспектив восстановления целостности постсоветского пространства» [1, 3].

Причем, несмотря на то, что современное евразийство в России интеллектуально и политически весьма разнородное течение (в нем выделяются такие группы как геоэкономисты, стабилизаторы, цивилизационщики, экспансионисты), все эти течения рассматривают Россию в качестве государства, способного якобы к организации постсоветского пространства. И если стабилизаторы, например Е.Примаков и др., видят роль России в развитии неформальных механизмов контроля над бывшими советскими республиками, то консервативная часть неоевразийства – цивилизационщики (Г.Зюганов, И.Нартов) - видят эту миссию в восстановлении Союза, а экспансионисты – А.Дугин, В.Жириновский - видят в России империю, стремящуюся к приращению территорий.

Естественно, вопросы о самоидентичности, о ценностных предпочтениях, о том в каком направлении развиваться России, - это вопросы, которые касаются самой России. Но в любом случае, если речь идет о «собирании земель» то евразийская проблема является не только проблемой России, но, в известной степени, имеет отношение к бывшим республикам Союза, ныне независимым государствам. Поэтому важно выяснить, в чем суть этой «новой» идеологии, и каковы её реальные перспективы, на какой основе возможно (если возможно) восстановление постсоветского пространства?

Однако проблема евразийства, несомненно, связана и с обсуждением более общей проблемы, ставшей особенно актуальной в связи с процессами глобализации, проблемой глобального взаимодействия культур, проблемой Восток – Запад.

И здесь следует иметь в виду, что евразийство развивалось в русле традиционной для российской общественной мысли философско–исторической парадигмы: попытки осмыслить в целом отношение русской культуры к Европе, к культуре романо–германской.

Евразийцы развивают и усиливают те идеи, которые в свое время были высказаны славянофилами, К.Леонтьевым, Н.Данилевским, естественно внося новые моменты. Так, в частности, один из главных идеологов евразийства П.Н.Савицкий утверждал, что славянофилы, к которым он относил и М.Гоголя и Ф.Достоевского, являются предшественниками евразийцев. А свою концепцию он называл геософией, подчеркивая свое духовное родство с Н.Данилевским.

Как известно, в полемике западников и славянофилов сформировались два противоположных подхода цивилизационной принадлежности России К.Леонтьев разрабатывал концепцию восточно-христианской (византийской) принадлежности России. Н.Данилевский наиболее перспективным считал противостоящей западной культуре «славянский культурно–исторический тип».

Евразийцы исходят из идеи морфологии культур, где в центре стоят вопросы их своеобразия, взаимодействия, смены, а история человечества рассматривается как жизнь сообщества обособленных, уникальных культурных организмов. Вслед за Данилевским, Шпенглером, Леонтьевым евразийцы отрицают идею универсального прогресса, считая, что не может быть общего восходящего движения, впервые открытого Западом и представляемого как единственно возможный путь.

Западная Европа, по их мнению, за свои научные и технические достижения вынуждена расплачиваться духовным обнищанием, всеобъемлющим кризисом и в ближайшем будущем будет играть вторичную роль. Причем, как замечает С.С.Хоружий "…кризис Запада, хотя и был больше в области ожиданий, однако мыслился и глубже и окончательней, нежели крушение России. Последнее рисовалось тут скорее как некое необходимое испытание на пути к обновлению и расцвету России" [2, 79]. Поскольку критика европоцентризма и идея поликультурного мира является одним из центральных моментов в евразийской концепции, необходимо остановиться на них более подробно.

Евразийская концепция знаменует собой решительный отказ от культурно – исторического европоцентризма. Несомненно, стремление преодолеть радикальный европоцентризм содержит позитивные моменты в той своей части, когда речь идет о чрезмерных претензиях западноевропейского самосознания. Однако ведь справедливости ради нужно признать, что внутри самой европейской культуры вызрела такая критика (Руссо, романтики, Маркс, Шпенглер, Тойнби). И эта критика была порой достаточно острой. А это только лишний раз говорит о духовном здоровье, живучести данной культуры, ее способности к саморазвитию.

В этой связи В.К.Кантор замечает: «Не говоря уже о европейских мыслителях от Гердера и романтиков до Шпенглера и Тойнби, вполне преодолевших простодушный европоцентризм, стоит вспомнить Геродота, увидевшего другие негреческие народы и описавшего их, …Цезарь оставил записки о галлах, Тацит о германцах, но где записки Чингисхана, Батыя или Тамерлана о порабощенных ими народах?… Да и русские первопроходцы Ермак, Хабаров, Дежнев – не могут похвалиться писательским вниманием к жизни и обычаям покоряемых племен. Видеть другую культуру в состоянии только человек личностного сознания, и этому видению евразийцы могли научиться только в "индивидуалистической" и полицентричной Европе: полицентричность предполагает умение воспринимать другую точку зрения, другую культуру, т.е. предрасположенность к толерантности и поликультурности [3, 42 – 43].

Следует отметить, что критика западноевропейской культуры является ключевой и у современных евразийцев, и нужно сказать, что она имеет определенные исторические корни, более глубокие, чем даже спор западников и славянофилов.

Если обратиться к истории, можно увидеть, что отгораживание от Западной Европы характерно для разных периодов истории России, когда она «спасалась» от европейских «ересей». Сначала от латинской – в ХV – XVI в., затем либеральной в XVIII-XIX в., и от буржуазной в XXв. В силу этого отгораживания её не коснулись великие животворные движения Европы: Ренессанс XIV – XVI в., Реформация XVI – XVII в., Французская революция XVIII в.

Европа с давних пор была связана тысячами культурных связей со всеми мировыми культурами: египетской, малоазийской, индийской, китайской. Во взаимодействии с ними она создала свою эллинскую и римскую культуру, идеи разных культур соревновались между собой, и эта своеобразная борьба идей научила европейцев ценить свободную, критическую, творческую мысль. А это, в свою очередь, привело к тому, что европейцы дали миру сокровища гуманитарных, естественных, технических наук, литературу, философию, право, демократию, либерализм. Порождением этого мира было и христианство, заключающее в себе универсальное значение.

Впрочем, приверженцы самобытного развития пути в России как раз эти процессы – особенно, что касается развития демократии, либерализма, НТП – считают губительными. Западная Европа, по их мнению, духовно сгнила, став на путь либерализма и индустриализации, поскольку этот путь якобы ведет к утрате всего мистического, трансцендентного в европейской культуре.

Наиболее резко эта позиция выражена Н.Трубецким. В западной Европе он усматривал постоянный источник агрессии, а заимствования из Европы расценивал как губительные. Одна из основных идей евразийцев – идеализация допетровской эпохи. Они считали, что ни один вражеский захват не был в состоянии разрушить национальную русскую культуру в таких масштабах, как это сделал Пётр I, разрушив социальное тело России, поскольку реформы затронули только верхи общества, а народ оставался преданным привычным формам духовной жизни и быта.

Отсюда и надежда на большевиков, которые закроют «окно в Европу», и это поможет вернуться к культурным и религиозным ценностям допетровской эпохи. «Романо-германская культура, - считал Н.Трубецкой, - наш злейший враг». Такого рода рассуждения и сегодня тиражируется с невероятным упорством, проникая в политическую сферу, сферу массового сознания. Но что дает в реальности это искусственное отгораживание от Европы? Не является ли такая позиция косвенным признанием силы Запада и своей собственной робости и слабости перед ним? Может быть, осознание этой слабости и породило миф об «особом» пути, необычной исторической миссии? В своё время, великий русский философ В.С.Соловьёв, которого уж никак нельзя упрекнуть в предвзятости, полемизируя с теми, кто идеализировал допетровскую Русь и настаивал на исключительности русских в христианском мире, писал, что русский народ оказался обособленным от Европы, находился под влиянием татаро–монголов, одностороннего влияния византизма. И это, по мнению философа, привело к тому, что в Московском государстве сложился строй, который никак нельзя назвать истинно христианским.

Унизительные отношение с хищной монгольской ордой обусловили то, что "…с русским народом случилось то самое, что бывает с человеком, который обращается исключительно с лицами низшими его по духовному развитию и от этого получает преувеличенное понятие о своем достоинстве и значении" [4, 416].

Особенно усилилось это чувство в XV в., когда было свергнуто ненавистное монгольское иго. Сознание своей силы совпало с окончательным порабощением Византии турками и странствующие греческие монахи в оплату за московское жалование, подарили Москве титул третьего Рима с притязаниями на исключительное значение в христианском мире [4, 416].

Если в Киевский период культурное влияние византизма было благотворным, поскольку греки были ещё самостоятельными и обладали образованностью. Их влияние в те времена не приводило к крайностям, в том смысле, что уравновешивалось противоположными воздействиями Запада, за счет связей Киевской Руси с другими христианскими государствами. К XV в. ситуация изменилась. Теперь греки были не столько носителями просвещения, сколько «просителями милости и льстецами», поспособствовавшими росту в Московском государстве национальной гордыни. Тем самым, замечает В.С.Соловьёв, произошло отречение от самой сущности христианства, от христианского универсализма, и в итоге привело к обособлению от христианской Европы, к утверждению, что «…Россия есть единственная христианская благочестивая страна» [4, 418], «третий Рим, а четвертому да не быть». Эта идея легла в основу российской государственности, становления Российской империи. А поскольку евразийцы были этатистами, государственниками, то крах этой идеи требовал её восстановления или замены новой, но такой же действенной…

Однако, что же такое эта русская самобытность допетровского периода, к которой обращены взоры и славянофилов и евразийцев? Ведь именно от правления Ивана Грозного евразийцы вели отсчет могучего российского государства.

Известно, что эпоха преобразований Петра I составляет средоточие русской истории, давшая мощный импульс развитию науки, образования, литературы, философии. Именно как результат этих преобразований Россия явила миру Ломоносова и Пушкина, без которых немыслима культурная Россия. "После Петра I, - пишет Н.И.Цимбаев, - и культура России, и русская духовная мысль были, в сущности, явлениями европейской культуры и европейской мысли" [5, 16].

Во время Московского государства, да и долгое время после него русская элементарная грамотность не далеко выходила за пределы церкви, двора и государственных канцелярий. В строгом смысле слова до XVIII в. не было науки, литературная деятельность этого периода, верно, характеризуется как книжность, и в основном она удовлетворяла религиозные потребности, это подтверждает характер школ, содержание книг и общий уровень знания того времени.

Говоря о правлении Ивана Грозного, В.К.Кантор подчеркивает: «он оставил разорённую, ошалевшую от внутренних неурядиц и царских погромов страну. И спустя всего двадцать лет после его смерти Самозванец с двумя тысячами козаков и тысячью поляков прошел всю Россию и захватил престол. Это вряд ли говорит о государственной крепости» [4, 413]. Кроме того, общественные отношения внутри страны были далеки от истинно христианских требований. "Благочестивая Русь Московской эпохи спокойно допускала языческий взгляд на человека как на вещь, которая может всецело принадлежать другому. В сущности московское холопство ничем не отличалось от древнего рабства" [4, 431].

С эпохи Петра начинается пусть и не совсем последовательное ограничение такого положения дел, в том числе и жестоких пыток и казней, а преследование раскольников прекращено государем, который «…объявил, что над совестью людей властен один Христос» [4, 432]. Петр I своими реформами действительно сломил стену, отделяющую Россию от Европы, и, несмотря на всю противоречивость этих реформ и самого реформатора, преобразования имели христианский характер, так как были направлены на осознание своих общественных недугов и отсталости и возвращали Россию в семью христианских народов.

Евразийцы настаивают на исключительности России, обусловленной спецификой «месторазвития» русского народа, занимающего серединное пространство Азии и Европы, отмечая при этом особое влияние в истории и ментальности русских «туранского» (тюрско–татарского) фактора. Эти идеи с наибольшей четкостью высказаны Н.С.Трубецким в работах «Наследие Чингисхана», «О туранском элементе в русской истории», в работе Савицкого П.Н. «Степь и оседлость». Именно татарскому владычеству, считают они, Россия обязана тем, что на территории бывшей татаро-монгольской империи возникло могущественное государство. В России они увидели «не выдуманную славянскую» или «варяжско–славянскую», а настоящую русско–туранскую Россию–Евразию, преемницу великого наследия Чингисхана» [6, 206], заявив, что евразийская культура именно в Азии у себя дома. Здесь и явное отличие от старших славянофилов, которые критиковали Запад, но все же не делали такого явного крена в Азию. «Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения, она должна была пасть, она досталась татарам, а не кому другому. Татары… не замутили чистоты национального творчества» [7, 124].

А это уже весьма интересный поворот христианской мысли. Любопытно, что ни одному славянскому христианскому народу, побывавшему в татарском иге, не приходило в голову помыслить такое «счастье» в период господства «нехристей». Что же касается того, что татары "не замутили чистоты национального творчества", то либо надо допустить, что произошло "оправославливание татар", но это весьма проблематично: они не проявили никакой симпатии к православной вере, разрушали храмы, а со священниками и верующими обходились крайне бесцеремонно. Либо остаётся другое – «православные» русские ментально были близки завоевателям и потому «…наше отношение к Азии интимнее и теплее, ибо мы друг другу родственнее» [6, 206], чем христианским народам? Понятно, что в этой ситуации не составляло никакой сложности на месте татарского улуса создать мощное государство, в котором попросту татарский хан был заменен московским царем. Тогда–то Россия и стала Евразией и по территории, и по методам правления как в Орде. Но это мощное государство было создано, не ценой ли отказа от европейских, т.е. христианских ценностей?

Характерно, что такой поворот мысли не смогли принять и некоторые евразийцы. Так, например, Г.В.Флоровский в своей работе «Евразийский соблазн» пишет: что судьба евразийства – это история духовной неудачи и предостерегает от превращения России в улус и сознательного "…выключения России из перспективы истории христианского, крещеного мира и перенесении её в рамки судеб нехристианской, «басурманской» Азии" [6, 207]. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что, несмотря на смешение географических, этнических, религиозных моментов, в евразийстве есть некоторая правильная констатация фактов. Российская политическая традиция и менталитет действительно испытали достаточно сильное влияние азиатских элементов, которые давали о себе знать в её истории.

Но какие же этапы эволюции прошло евразийство? Как известно, Флоровский Г.В. уже в 1923 году отошёл от евразийства, так как этатизм его сторонников всё больше приводил их к уступкам большевистской идеологии. Особенно это стало обнаруживаться с приходом в движение Л.П.Карсавина. Напомним, что величайшей заслугой большевиков евразийцы считали сохранение российской государственности, хотя они и не разделяли основных положений марксизма, революционной нетерпимости большевиков, террора.

Карсавин Л.П. подверг резкой критике западную демократию [8, 187]. Вскоре в евразийстве рождается идея «идеократии» - политического идеала, противоположного демократии. Этот новый идеал порывал с буржуазными свободами и, по сути, оправдывал однопартийную систему правления. В таком государстве сама Церковь становится в его подчинении. «В евразийском «государственном максимализме» заложен острый кощунственный соблазн… все время остается неясным, что есть культура (или культуро–субъект) – становящаяся Церковь или становящееся государство», - писал Г.В.Флоровский [6, 208]. И этот соблазн все больше решался в пользу тотальной идеологизации жизни и самого православия, которое у евразийцев постепенно «превращалось в обязательную государственную идеологию» [9, 25].

Так что же в этой идеологии может быть привлекательно сегодня? Ведь этап всеобщей идеологизации политики, экономической жизни, культуры народы бывшего Союза уже проходили. Согласятся ли они принять эту «новую» идеологию вновь? Это не столь очевидно. Можно согласиться в целом с той оценкой евразийства, которая дана А.Игнатовым, отмечающим, что «идеи евразийства суть вариант политико-терапевтического средства» [10, 63], необходимого для того, чтобы смягчить чувство утраты у людей от развала СССР. Но восстановить целостность бывшего советского пространства на основе этих идей вряд ли возможно. Может, для самой России в современных ее границах эта идеология пригодна, так как внутри ее проживают народы с различной верой, культурной ментальностью и проблема сохранить это единство действительно есть?

Неудивительно, что в России в целом наблюдается некоторое оживление интереса к евразийской теме. Особенно это видно из публикаций газеты «День», журналов «Элементы», «Москва», «Наш современник» и т.д. Во многих изданиях, а особенно это касается статей в журнале «Элементы» 90-х годов акцентируется внимание на основных положениях евразийцев – борьба против универсализма западноевропейской культуры, в котором неоевразийцы видят исключительно стремление к мировому господству, для них характерно радикальное отрицание либерально–демократической системы, свободного рынка, многопартийной системы, правового государства, которые, по их мнению, являются самой крайней формой европейского нигилизма, «разрушающего духовную, историческую непрерывность» [12, 35], ведущему к безответственному техноцентризму и неумеренному потребительскому гедонизму. Поэтому в евразийстве некоторые видят альтернативную Западной цивилизации перспективу, подчеркивая различие ценностных установок Запада и России. Но ведь, если Россия содержит в себе европейские и азиатские компоненты, то она не может отворачиваться ни от Запада, ни от Востока, тем более учитывая различную цивилизационную ориентацию соседних государств. Как справедливо замечает И.И.Кравченко, «…время локальных цивилизаций прошло… Россия (как и любая другая страна) не справится с цивилизацией своего, и, тем более окружающего пространства сопредельного евроазиатского региона, своими силами, не включившись в полной мере в общий цивилизационный процесс» [13, 22].

Ясно, что процесс глобализации, как любое сложное, динамичное явление противоречив, он приносит, в том числе и негативные моменты, которые человечество должно научиться разрешать. Именно теперь, когда мир становится все более взаимозависимым, сама ситуация требует выработки таких форм взаимоотношений культур, которые бы основались на взаимном уважении, толерантности предполагали бы диалог культур, желание и умение делать шаги навстречу, несмотря на различие ценностных установок. Тем более, как убедительно показывает Н.В.Мотрошилова в своей статье «Идеи единой Европы», обращение к ценностным системам Востока и Запада показывает, что они не выглядят такими, чтобы отсюда обязательно вытекала «война культур», борьба не на жизнь, а на смерть. То есть, во взаимосвязанном мире, который хоть и становится всё более экономически западноцентричным (очевидно сама практика подтвердила жизнеспособность этих экономических механизмов), но культурно мир остаётся плюралистичным и в нем возможно взаимодействие и взаимообогащение культур, единство многообразия. Правда, при условии, когда в основе взаимоотношений будет культура, которая диалогична в своей основе. Поэтому эксцессы и непоминание связаны не только с различием ценностных установок, сколько скорей всего с отсутствием культуры как таковой, отсутствием способностей «до діалогу різностей» [14, 18].

В свете сказано выше, вряд ли евразийство может быть альтернативой этим процессам, если только Россия не хочет снова отстать и теперь уже не только от Запада, но и от Востока, подчеркивая свой особый, неповторимый путь («евразийский»). Принятие же евразийской идеологии России грозит, как считает Сендеров В.А., тем, что "…мы вообще никуда не пойдем. Запуганные евразийцами не пойдем на Запад. Повинуясь, всё же здравой интуиции не пойдем на Восток. И останемся, неподвижны: в сегодняшней России отговорить людей от действия много проще, чем побудить к нему" [11, 36].

Останется, правда при этом старая утешительная иллюзия о близкой «кончине» Запада, которая на протяжении столетий согревает душу.