Лазарев Ф

Сова Минервы, олицетворяющая истинную мудрость, вылетает, как известно, в сумерки. Но не надо ждать сумерек постмодернистской эпохи: они уже наступили, а вот что касается совы, то она, похоже, запаздывает со своим вылетом. Философия все еще не может перевести дух от культурных перипетий и резких поворотов истории. Все чаще слышны голоса о глобальном кризисе разума и даже о “конце философии”. Но в таком случае: как возможно “постфилософское сознание”? И что может представлять из себя новая рациональность? Если не играть словами, а бесстрашно и беспристрастно взглянуть в глаза реальностям XXI века, то нужно признать, по крайней мере, одно: мы переживаем момент “самоисчерпанности” культурной тотальности истории, явившийся следствием длительного процесса релятивизации и плюрализации базовых смыслов и ценностей человечества. Дальше нас ожидает либо Ничто, либо радикальный поворот к “позитивности” ценностного универсума. Еще в первой половине XX столетия Рене Генон предчувствовал такой поворот культурно-аксиологического маятника истории и определил его как обращение к Традиции.

Но маятник истории имеет одну особенность, которую подметил еще Гегель: перспективное отрицание данного состояния и “возврат к старому” происходит не механически, а диалектически, т.е. с учетом всех тех культурных накоплений, которые были сделаны на предыдущем витке духовной эволюции. Как это возможно на практике? Здесь нужна особая “методология” и “технология” удержания (“снятия”) наиболее ценного и положительного. Методология, которую предложил сам Гегель для этой цели, оказалась на поверку слишком абстрактной и искусственной. Похоже на то, что сегодня - на рубеже двух тысячелетий - мыслительная культура располагает более адекватными и эффективными средствами на этот счет.

Кризис релятивизации эпохи модерна коснулся и категориального каркаса культуры в целом. Некогда устойчивый и единый в своей основе мир предстает сегодня перед человеком как калейдоскоп различных структур, уровней, проекций, знаков и языковых практик. За игрой интерпретаций исчезает сам предмет, реальное подменяется виртуальным. Мир, говорит Х.Патнэм, больше не состоит из фиксированного множества независимых от сознания объектов, это, скорее, коллаж, состоящий из разрозненных фрагментов, которые мы произвольно объединяем в едином смысловом пространстве.

Назревающий на наших глазах “поворот” в культурном сознании, вызванный чувством неудовлетворенности и некоторого смятения, скорее всего, будет непосредственным образом связан с переходом от нынешней социокультурной парадигмы к какой-то другой, более “классической” и традиционной. Можно предположить, что важнейшей особенностью будет движение от относительного к абсолютному, от плюрализма к монизму, от авангардизма и “духа революционности” к духу традиции, от “культурных революций” к экологии культуры, от прогрессизма к консерватизму. Лозунг новой парадигмы “Назад, к традиции!” ни в коем случае не следует понимать с точки зрения обыденных или стереотипных представлений. Речь идет о глубоком переосмыслении исторического времени и культурных кодов человечества, а также трансцендентной сущности самой традиции как универсального социокультурного прафеномена. В этом контексте наше внимание невольно привлекает категория разума как исходная и, может быть, ключевая для понимания духовной ситуации точка отсчета.

В последнее время постоянно возвращаюсь к одной и той же мысли: ведь если существует, как полагают философы, глубокое различие между рассудком и разумом, то не заключается ли оно прежде всего в том, что “интеллект определяет возможное и невозможное, а разум - разумное и неразумное” (М.Борн)? И не должны ли мы в таком случае рассматривать как характерную антиномию культуры нашего времени те все чаше встречающиеся ситуации, когда успех мысли оборачивается поражением разума? Ведь сколько раз уже бывало, что блистательные завоевания науки и техники как будто по какому-то дьявольскому стечению обстоятельств используются не во благо человека, а в антигуманных или экологически опасных целях.

Сказанное дает повод для грустной констатации: человечество столкнулось с неким кризисом в самих основах своей жизнедеятельности. Но вопрос в том, является ли указанный разлад между рассудком и разумом чем-то неизбежным и непреодолимым? Если да, то легко прийти к заключению, “что каждый дар, достающийся человеку от его мышления, в принципе должен быть оплачен какой-то опасной бедой, которая неизбежно идет следом” (К.Лоренц). На наше счастье, полагаю, такой жесткой взаимосвязи не существует, в противном случае жизнь людей давно превратилась бы в сущий ад, в духе новых голливудских триллеров.

И это заставляет допустить, что все же возможен некий просвет, а поэтому есть и надежда на успех в наших постоянных усилиях по гармонизации жизни. Однако все наши попытки существенно сократить рамки противостояния разума и рассудка неизменно наталкиваются на “естественный предел”, связанный с более фундаментальной полярностью-противоположностью рационального и иррационального.

Опыт философской рефлексии последних двух столетий наводит на мысль, что пространство иррационального открывается нам все с новых и новых сторон, захватывая и сферу парадоксальности природного бытия, и мир тайны человеческой экзистенции, и жизнь социума, порождающего систему анонимных сил и вовлекающего человека в мир тотального отчуждения. В результате всякая рациональность по необходимости оказывается, как говорит Г.Башляр, "локальной", на смену абсолютному рационализму приходит рационализм плюралистический, расчлененный на сегменты. Раскол между рассудком и разумом в итоге породил трещины в последнем. В этом контексте ирония постмодернистов в отношении логоцентризма и самонадеянности разума не кажется неуместной.

Но вот вопрос: рациональность, утратившая свою основную сущностную характеристику - универсальность, не перестанет ли тем самым быть базовой категорией культуры, каковой она была с античных времен? Во всяком случае, надежда на “имманентный” прогресс разума с годами представляется мне все более иллюзорной. Пожалуй, даже напротив, мы должны, по-видимому, согласиться с тем, что наш мир все больше противостоит разуму по мере того, как тот овладевает им. Эта странная и бросающая вызов человеку закономерность заставляет признать, что наше культурно-историческое бытие дало угрожающую пробоину в самой сердцевине.

Судьба рационального начала в истории в этом случае непредсказуема. Но значит ли это, что нам остается только уповать на хитрость мирового разума и надеяться на то, что “старый крот истории хорошо роет”? Полагаю, что прав С.Б.Крымский, когда говорит, что нужна новая, некчиссическая рациональность, исключающая идолопоклонство перед рассудком и отвергающая любые попытки пользоваться его формальными доводами, когда разум спит. Но для того, чтобы представить себе эту новую рациональность как разбуженную форму разумения, необходимо взглянуть на разум в контексте феноменологического прояснения как на явление культурно- исторического порядка и одновременно как на категорию, используемую в качестве инструмента философского анализа, в рамках по-новому выстроенного постфилософского дискурса.

Разум, рассматриваемый в его культурном измерении, обнаруживает свою самоисчерпанность, свою естественную ограниченность в трех случаях: во-первых, когда те или иные теоретические выкладки - при всей строгости дискурса - приводят к противоречиям-антиномиям; во-вторых, когда те или иные рационально обоснованные проекты в процессе их реализации приводят к непредвиденному и даже к нежелательному результату; в-третьих, когда разум переступает границу рационализируемого. Во всех этих случаях возникает потребность в переориентации разума, в изменении как интенций, так и стратегических установок познающего субъекта. Однако пока эта потребность носила частный, спарадический характер, не возникало какого-либо вопроса о глобальной переориентации. И лишь современная технократическая цивилизация до предела обострила эту проблему. Сегодня возникла необходимость в осмыслении сложившейся интеллектуальной ситуации в ее универсальном, философском контексте.

Как заметил Г.Буркхардт, Запад развил – за счет других способностей – способность к конструктивному мышлению и конструктивной деятельности. При этом из мира, который первоначально воспринимался исключительно чувственно, выделяются лишь те его компоненты, которые могут быть конструктивно воспроизведены. Способ действия здесь всегда один и тот же, когда слово предоставляется разуму, действительность должна быть обесчувствлена и препарирована в форме абстракции. За счет логоцентрических систем человек создал себе иное, независимое от чувственного присутствия, существование. В результате человек еще никогда не уходил так далеко от смысла открытого бытия. Из скромного орудия рационального мироосвоения разум благодаря своей познающей и конструктивной мощи превратился в инстанцию, претендующую на высший духовный авторитет.

Эта неадекватность разума, это несоответствие его притязаний своим возможностям неизбежно выступает как иррациональное, как проявление самопротиворечивости. Другим источником иррационального служит сама материально-практическая деятельность людей. Такова уж природа человеческой деятельности, что она никогда не исключает - при всем ее следовании предначертаниям разума - непредсказуемости последствий. Этот диссонанс между задуманным и свершившимся, между рациональным проектом и его воплощением, составляющий, как говорит Е.Анчел, “сущностную ассиметрию человека”, ясно указывает на один из истоков иррационального в человеческом бытии. В силу того, что речь идет о ситуациях, в которые вовлечен разум, можно сказать, что отмеченный выше диссонанс вытекает как бы из самой природы разума, является его оборотной стороной и вследсгвие этого может рассматриваться как нечто иррациональное в своей сущности. Зазор между идеальной конструкцией и ее объективацией, опредмечиванием, есть, однако, не только своеобразная манифестация стихии иррационального, но и открывающийся горизонт ожидания, где в самой ткани культуры пробиваются новые точки роста, где вспыхивают огоньки неожиданных смыслов и обнаруживаются лакуны, через которые в мир врывается логика иначе- возможного.

Таким образом, иррациональное встречается в деятельности разума в трех основных формах - как проявление несоответствия его притязаний своим возможностям, как дисгармония между замыслом и воплощением, как вхождение разума в сферу внерационального. Все три момента явно обозначились в разломах и перипетиях современного культурного сознания.

Однако в глобальной переориентации современного разума есть и еще один аспект, связанный с ситуацией “кризиса человека” в рамках нынешней цивилизации. В условиях названного кризиса общество ищет принципиально новые общепланетарные стратегии выживания. Род человеческий, чтобы социально и биологически сохранить себя на планете, должен выработать такой тип рациональности, который бы гарантировал адекватное понимание человеком своей собственной родовой сущности, природы социальности и персональной ценности личности. Поворотное значение ХХ века в этом смысле заключается в том, что он знаменует собой переориентацию исторического и методологического сознания на постижение человека. Не случайно в наше время центральным объектом философии становится человек.

Современная герменевтическая традиция внесла неоспоримый вклад в разработку методологии постижения человека и его мира, выдвинув на первый план категорию понимания. Однако, очевидно, что формирование качественно нового типа рациональности займет целую историческую полосу и, по-видимому, станет важнейшим делом философии XXI века.

Ситуация драматизируется тем, что к концу прошлого столетия повсеместно усилились атаки на разум. Все более и более осознавая культурную и экзистенциальную ценность нерационализируемых пластов человеческого бытия, многие ученые и философы, деятели искусства и культуры стали разочаровываться в безупречности разума, который еше недавно казался Фрейду неким абсолютно надежным основанием нашей культуры.

Впрочем, нападки на разум можно встретить и в другие эпохи культурного развития человечества. Но именно в истекшем столетии они все больше превращались в навязчивую и разрушительную идею. Еще в первой половине XX века Альберт Швейцер с тревогой отмечал, что нашему времени свойственно почти экстатическое предубеждение против разума и вообще против мыслящего мировоззрения. Решительно выступая против подобного рода настроений, он утверждал: “Только то, что рождено мышлением и обращено к мышлению, может стать духовной силой для всего человечества… Разум… это отнюдь не сухой, холодный рассудок, подавляющий многообразные побуждения нашей души, а совокупность всех функций нашего духа в их живом взаимодействии. В нем наше познание, наша воля ведут между собой таинственный диалог, определяющий нашу духовную сущность. Идеи разума дают нашему бытию направление и сообщают ему ценность… Если мы вновь отважимся на поиски света разума, мы не деградируем до уровня поколения, неспособного ни на какой энтузиазм, а загоримся великой и глубокой страстью великих и глубоких идеалов. Они заполнят всю нашу жизнь, вытеснив предельно убогие и примитивные нынешние идеалы” [1, 82-84].

Разочарование в разуме, а порой и открытое отречение от него именно в последние десятилетия представляет собой особую опасность для самого существования современной цивилизации, ибо в конце концов - именно разум и добрая воля обеспечивают необходимое взаимопонимание между государствами и народами в эпоху, когда человечество располагает средствами тотального самоуничтожения. Но новая историческая роль разума требует от него некоего самообновления. Необходимо увидеть новые ресурсы и новые исторические возможности разума, заново вовлекая его в качестве верховного арбитра в поток истории, которая творится нами. В таких условиях и возникла культурно-историческая потребность в глобальной переориентации разума. Эта последняя реализуется, в частности, в результате осознания и осмысления новых стратегем рациональности.

Стратегемы разума сами по себе ничего не утверждают ни о мире, ни о смысле жизни, они лишь задают направление движения познания, а также характер и способы этого движения перед лицом по-новому высветившейся в контексте культурного сознания Реальности. Совокупность этих стратегем определяют структуру и тип рационального дискурса, адекватного существующей социально-исторической тенденции в момент перехода к новой культурной парадигме.

Никакая самая уточненная методология, никакие самые мощные логические формализмы не помогут разуму, пока он не пробудится к новому видению реальности благодаря своему духовно-этическому зрению, пока Истина, Добро и Красота, руководимые мудростью, не подадут друг другу руку, образовав единый круг разумной и прекрасной духовности. Поэтому-то духовно-этическая нагруженность (или одухотворенность) разума должна рассматриваться сегодня как первая стратегема. Из нее непосредственно вытекает вторая стратегема разума - нацеленность на постижение человека, человекоцентризм. Став таким образом не “чистым”, не “безличным”, а человеческим разумом, он оказывается способным по-настоящему осознать экзистенциальную актуальность целостного и всестороннего познания личности как феномена и культуры, и природы.

И только осознав эту актуальность, приняв ее как свою внутреннюю установку, разум приобретает волю и, следовательно, пробуждает в себе практический интерес к рациональному поиску адекватных средств своей деятельности. Именно в свете глубинной заинтересованности в полноте постижения человека разум приходит к пониманию многомерности этого феномена, равно как и к осознанию того, что человек не может быть адекватно познан, будучи взятый только как объект, ибо в этом случае из поля зрения ускользает самое существенное - духовные, экзистенциальные параметры личности, все то, что постигается “изнутри”, через откровение, любовь, экстаз, прикосновение к тайне. Переориентация на познание человека как субъекта в его многомерном проявлении порождает необходимость в методологической перестройке разума, в обновлении его познавательных средств.

Отсюда можно говорить о третьей стратегеме разума - об освоении концептуальных и методологических средств многомерного видения мира и человеческой реальности. Осознав себя как многомерный феномен, разум может сконцентрировать свои познавательные усилия на освоении основных интервалов бытия человека в мире - космическом, экологическом, культурно-историческом, экзистенциальном. Соответственно этому выстраиваются и новые императивы разума.

Если видеть в разуме культурную категорию, а не только чисто эпистемический феномен, то можно обнаружить, что та перестройка, в которой он сегодня нуждается, должна быть столь радикальной, что предполагает некое неожиданное обстоятельство: разум должен повернуться к исторической памяти, к великим культурным традициям. За последние четыреста лет господства научно-технической рациональности сложился стереотип, согласно которому уж что-что, но разум должен все время, не оглядываясь, на всех парах устремляться вперед, двигаясь как бы на острие прогресса. Между тем, настало время человечеству обратиться к мудрости как богатой интеллектуальной традиции, заключающей в себе мощный потенциал рационального постижения и понимания. Оглянуться назад разум должен потому, что в минувшем столетии он так стремительно рвался вперед, что растерял по дороге то, без чего ненароком можно оказаться в тупике.

Включение традиции софийности в предметное поле исследования естественным образом ведет к существенному расширению культурно-философских мыслительных границ, открывает новую перспективу видения интеллектуальной истории человечества. В этом контексте мудрость как исторический опыт свершения, самоосуществления человека в континууме культурных смыслов и ценностей в конечном итоге предстает в качестве своеобразной генетической экспозиции форм и типов духовности. Укоренение же софийного начала в культурной почве современной цивилизации будет означать не только системный сдвиг в ценностном сознании людей, но и подлинную духовную реформацию, ведущую к коренным изменениям в господствующей ныне социокультурной парадигме.

В XX веке мы встречаем две крайние точки зрения на проблему соотношения философии и мудрости как интеллектуальной традиции. Крупнейший представитель традиционализма Рене Генон в конце 20-х годов писал: “Таким образом “философия” является лишь предварительной и подготовительной стадией, лишь движением по направлению к мудрости или, другими словами, ступенью, соответствующей низшим проявлениям этой мудрости Последующее извращение этого понятия состояло в том, что промежуточная ступень была принята за цель в себе, и что появилось стремление заменить “философией” (“любовью к мудрости”) саму мудрость, а это предполагало забвение или игнорирование истинной природы последней” [2, 20]. В результате, - говорит Генон, - возникло то, что может быть названо “профанической философией”, т.е. поддельной мудростью чисто человеческого и поэтому чисто рационалистического порядка, занявшей место истинной, традиционной, сверхрациональной и “нечеловеческой” мудрости [2, 20]. Противоположную позицию занимают представители постмодернистского течения. В своей книге “Что такое философия?” Ж.Делез и Ф.Гваттари отмечают: “...в других цивилизациях были Мудрецы, а греки являют нам таких вот “друзей”, которые не просто более скромные мудрецы. Как утверждают, именно греки окончательно зафиксировали смерть Мудреца и заменили его философами, друзьями мудрости, которые ищут ее, но формально ею не обладают. Однако, между философом и мудрецом различие не просто в степени, словно по некоторой шкале: скорее дело в том, что древний восточный мудрец мыслил фигурами, философ же изобрел Концепты и начал мыслить ими. Вся мудрость сильно изменилась” [3, 11]. Фигура по своей сути парадигматична, проективна, иерархична. С этой точки зрения можно поставить в один ряд китайские гексаграммы, индуистские мандалы, еврейские сефироты, исламские “имагиналы” и т.д. Напротив, концепт есть некий мысленный способ членения, разбивки, сечения; он всегда отсылает к некоторым проблемам, без которых он не имел бы смысла и которые могут быть поняты лишь по мере их разрешения. Опыт развития современной интеллектуальной культуры, однако, показывает, что ни одна из отмеченных точек зрения не может рассматриваться как удовлетворительная. Нельзя согласиться ни с абсолютным традиционализмом, для которого мудрость по самой своей сущности есть сакральный и сверхрациональный феномен, ни с версией постмодернистов, видящих в этом понятии некую игру сознания с “фигурами”. В чем же заключается природа мудрости как одной из базовых интеллектуальных традиций в человеческой истории?

Беспрецедентные успехи научно-технического прогресса в XX веке поначалу вселяли исторический оптимизм, но его отрицательные последствия не заставили долго ждать. Во второй половине XX века наступает всеобщее разочарование в просветительских и сциентистских иллюзиях, в перспективах технократической цивилизации, в научном разуме вообще. Наука перестает быть авторитетом даже в вопросах познания, не говоря уже о других сферах человеческого бытия. Самодовлеющее положение религиозной мудрости, наблюдавшееся в Средние века в европейской цивилизации, было преодолено в Новое время в результате обращения к Разуму. На рубеже XXI века стало настоятельно необходимым преодоление самодавлеющего положения самого научного разума. Значит ли это, что человечество должно повернуться лицом к стихии иррациональности? Такой поворот событий в трансформации мыслительной культуры современной цивилизации - а он буквально на наших глазах уже набирает силу - был бы губительным для ее существования. В результате возникает своеобразный парадокс, требующий своего разрешения: приоритетное положение разума в европейской цивилизации можно позитивно преодолеть только с помощью самого разума. Как же разрешить этот парадокс? По-видимому, только одним путем: необходимо найти такую ипостась разума, такой метауровень разумности и разумения, при котором разум, сохраняя свою сущность, одновременно качественно обогащается, приобретает новые духовные измерения и интеллектуальные возможности. Это новое качество разума и есть, собственно, мудрость как она предстает в контексте наступившего нового столетия. Открывается новая социокультурная перспектива востребованности мудрости как важнейшего духовного потенциала современности.

Знание мудрости – это всегда “живое знание”, оно отвечает глубинным запросам и экзистенциальным потребностям индивида, отражает фундаментальные измерения человеческого бытия, касается жизни и смерти, добра и зла, гармонии и хаоса. Мудрость озабочена только одним: научить человека искусству полноценно жить, дать народу, этносу знание о стратегиях выживания в переломные моменты истории.

В отличие от научного и даже философского знания, у мудрости есть судьба, есть время и возраст, и это всегда - судьба мудреца. Можно сказать и иначе: для того, чтобы прийти к мудрости, нужно пройти долгий путь на Гималаи Духа. Только тогда поучения, сентенции, притчи, изрекаемые мудрецом, приобретают подлинную весомость и глубину великих истин, когда они окрашены личным жизненным опытом (и этим они коренным образом отличаются от безликих истин науки). Но именно поэтому они и захватывают всякого, кто приходит к мудрецу в драматические моменты своей жизни или в годы юности, когда человек ищет свой путь в открывающейся перспективе личного бытия. Понять чужую боль, страдание, радость, может только тот, кто сам пережил и духовно осмыслил все это. Мудрец - особый концептуальный персонаж. В чем же его особенности?

Во-первых, мудрец всегда идет как бы “от человека”, откликаясь на его конкретные смысложизненные проблемы, рассматривая все через призму человеческой жизни (в то время как наука абстрагируется от человека в его конкретности и индивидуальности); во-вторых, он руководствуется целостным подходом, пытаясь увидеть проблему в ее многомерности и одновременно единстве; в-третьих, он апеллирует ко всей полноте человеческих способов освоения мира - к разуму, чувствам, интуиции, переживанию, вере и др.; в-четвертых, в отличие от философа, восходящего в своем познании мира от абстрактного к конкретному, мудрец идет от универсальных порядков бытия к осмыслению конкретных ситуаций и проблем, будучи нацеленным на конечный результат.

Софийность есть особый тип духовно-практических знаний о базовых измерениях человеческого бытия, специфический способ постижения действительности, ориентированный на выработку принципов гармонизации жизни людей, стратегий полноценного выживания индивида и рода. Выживание в широком философском смысле слова вовсе не сводится к физическому самосохранению, а предполагает обеспечение инвариантности качественных параметров жизнедеятельности, нахождение равновесия, гармонии между людьми, группами, этносами, государствами, культурами, между обществом и природой.

Задача мудреца двуедина: видеть жизнь в свете универсальных порядков бытия и принимать взвешенные решения в конкретных жизненных ситуациях. Для этого он должен обладать духовным опытом и способностью к проблематизирующей медитации. Мудрец мыслит не понятиями, как ученый, не категориями, как философ, не образами, как художник, - он рассуждает посредством особых метафор, которые аналогичны “инсайт-образам”. Это некие эйдосы, глубинные озарения, возникающие как результат интенсивной сосредоточенности, захватывающей и разум, и эмоционально-мотивационную сферу сознания. Ученый в своей исследовательской практике опирается на разум, миропостигающая деятельность мудреца необходимо предполагает использование личного экзистенциального опыта и ценностную нагруженность разума. В своих выводах и рекомендациях ученый ссылается на авторитет науки, мудрец же всегда всю ответственность за последствия своих советов берет на себя. Ученый - это профессия, мудрец - это призвание, особое явление духовной культуры. Это не исключает того, что ученый может быть мудрецом, а мудрец-ученым. Кроме того, в истории цивилизации существовали эпохи, когда мудрость представляла собой некий вид профессии.

Современное человечество по сравнению с эпохами прошлого вряд ли стало мудрее. И тот факт, что человечество сегодня вынуждено прийти к мудрости, объясняется просто тем, что возник глобальный кризис разума. Положительный вклад разума в дело прогресса не мог нейтрализовать тех негативных социальных и техногенных последствий общепланетарного характера, которые все явственнее стали обнаруживаться во второй половине XX века. Высветилась и другая сторона дела: с появлением компьютерных технологий мы все больше убеждаемся в том, что наш разум по своей природе гораздо ближе к бездушному и формальному машинному интеллекту, чем к человеческому духу, заключающему в себе все богатство подлинной субъективности. Напротив, сущность мудрости как раз в том и состоит, что она есть рациональная форма человеческого в человеке. Человек сущностно отличается от умных машин не разумом, а мудростью. Поэтому вступление на путь мудрости в новом столетии нашей планетарной цивилизации - это та перспектива, которая единственно может вывести нас из надвигающегося тупика, хотим мы того или нет.

Вступая в XXI век, современная цивилизация сталкивается с существенно новой ситуацией. В предыдущие эпохи человечество развивалось стихийно и никогда в истории не выступало как единое целое. Но сегодня, когда возникла прямая угроза самой жизни на Земле, когда все человечество оказалось в ситуации "лицом к смерти", - люди Земли, осознав себя как единое целое - на новом витке истории и на качественно новых основаниях - снова ставят вопрос о глобальном выживании. Люди с надеждой вновь обращаются к потенциалу мудрости, вновь пристально всматриваются в лица новых мудрецов, которые, как они полагают, спасут мир. Но сегодня требуется мудросгь общепланетарного масштаба, основанного на вечных ценностях - истине, добре, красоте, справедливости, гармонии и др. Эту ноосферную мудрость еще только предстоит развить.

Способно ли современное человечество принять новый вызов истории, способно ли оно найти в себе новые духовные и интеллектуальные ресурсы, выдвинуть новые цели и разработать адекватные стратегии с соответствующими социальными технологиями? Прежние формы общественного сознания - наука, философия, право, политическая идеология (равно как и интуиция отдельных политических лидеров), - которыми пользовались до сих пор, оказались неспособными эффективно решать масштабные проблемы дня. Не помогают здесь и компьютерные технологии. Обращение в таких условиях к мудрости не следует понимать как затертую журналистскую метафору. На самом деле речь идет о совершенно конкретном, богатом по своему содержанию слое мыслительной культуры, слабо востребованном современной западной цивилизацией. Перед лицом угроз XXI века (таких, как ползучий глобализм, терроризм, экспансионизм, усиливающийся разрыв между богатыми и бедными странами и др.) возникает острая потребность заново осмыслить феномен мудрости, понять его природу, основные свойства и возможности, а также разработать механизмы воспроизводства данного вида интеллектуального продукта, соответствующего требованиям новой эпохи. Другими словами, став объектом философской рефлексии, мудрость не только будет возрождена как духовное богатство общества, но и может приобрести новое качество.

Литература

1. Швейцер А. Культура и этика. – М., 1973. – С. 82-84.

2. Генон Р. Кризис современного мира. - М., 1991. – С.20.

3. Делез Ж., Гватгарм Ф. Что такое философия? – М., 1998. – С.11.