А.В. Ставицкий (канд. филос. наук, доц.)
Филиал МГУ им. М.В. Ломоносова в Севастополе
stavis@rambler.ru
Мифологизация науки: постановка проблемы
Рассматривается процесс мифологизации науки и
порождающие его причины.
Ключевые
слова: современный миф, функции мифа, мифологизация.
При
анализе проблемы мифологизации и мифотворчества науки в первую очередь следует
понять, в какой степени наука имеет иммунитет против мифа? Насколько она подвержена мифологизации и какие факторы её
определяют? В связи с этим, прежде всего, следует отметить, что, пользуясь
языком, словом, наука уже в силу этого входит в зону мифа. Результат её -
информация, более или менее воспринятая личностно, более или менее символизированная
и, значит, более или менее мифологизированная.
Но
может быть есть наука, где личностное восприятие сведено к минимуму? Отказывая
мифологии в научности, её оппоненты противопоставляют ей «чистую» точную науку,
науку как исследование. Действительно, если есть наука, свободная от мифа, то
речь идёт в первую очередь именно о такой науке: «чистая» наука свободна от
идеологических штампов и чувственных наслоений, а «точная» – имеет дело только
с цифрами и опытно проверенными, не подверженными толкованию, фактами.
Что
касается науки как исследования, то здесь всё несколько иначе. Ведь зона научных
исследований проходит там, где знание граничит с непознанным, где ничего определённого
и окончательно устоявшегося нет, где мысль, опираясь на факты, оперирует только
гипотезами. Но, рождаясь в зоне «сумерек», на границе с непознанным, любая
гипотеза неизбежно оказывается в пространстве мифа, и не будет подвержена
мифологизации лишь в той степени, в какой рассматривается и оценивается именно
как гипотеза. Ибо научная гипотеза предусматривает не убежденность и
категорическое утверждение, а возможность и вероятность; не прочувствованность,
а отстранённость; не логику, а интуицию. Отстранённость от всего того, что
делает ученого заложником собственных взглядов. Вместе с тем, возникая в условиях
дефицита информации, гипотеза в той или иной степени строится на домыслах и
догадках. И тогда она оказывается ближе всего к мифу, так как требует особой
отстранённости (по А. Ф. Лосеву – отрешенности) – символической, которая наполняет гипотезу мифическим смыслом.
В
отличие от реальной, в «чистой» науке учёный ограничился бы только выводом самих
законов, толкуя их лишь как гипотезы. И развитие такой науки можно свести к смене
одних, не отвечающих уровню последних научных открытий, а потому устаревших,
гипотез на другие, учитывающие последние открытия и, значит, более новые. В
свою очередь накопление новых эмпирических данных в конечном итоге приведёт к
тому, что и эти гипотезы рано или поздно будут значительно подкорректированы
или полностью заменены. И в этом нет
никакой трагедии. «Чтобы наука была
наукой, нужна только гипотеза и более ничего. Сущность чистой науки заключается только в том, чтобы поставить
гипотезу и заменить ее другой, более совершенной, если на то есть основания
(курсив – А. Л.)» - писал, анализируя этот вопрос, А.Ф. Лосев [1, с. 226-227]. В другом месте,
развивая свою мысль, он замечает: «Со строго научной точки зрения можно только
сказать, что сейчас обстоятельства, опытные и логические таковы, что
приходится принимать такую-то гипотезу.
Больше ни за что поручиться нельзя, если не хотите впадать в вероучение и в
обожествление отвлеченных понятий. А самое главное, ничего больше этого для науки и не надо (курсив – А.Л.). Все, что сверх этого, есть уже ваши
собственные вкусы» [1, с. 348].
Конечно,
в данном случае А. Ф. Лосев был совершенно прав, но мы знаем, что учёные,
сумевшие сделать великие открытия в науке, как правило, не ограничивались рассмотрением
их как гипотез и старались построить на их основании свою научную теорию, свою
модель, распространяя её функционирование на как можно большую часть
исследуемого наукой мира. Почему они это делали, понятно, но любые попытки
выйти за пределы научных гипотез – движение по пути мифологизации науки. Только
уже в другой плоскости. Ведь в этом случае наука как исследование переходит в
сферу мировоззрения, в область научной идеологии, задача которой защищать новую
картину мира до тех пор, пока другие исследования и сделанные в результате их
открытия не преобразуют её, выводя на новый уровень осмысления, или не разрушат
до основания. Тем самым они вторгались в зону мифа и создавали свою мифологию.
«Все эти бесконечные физики, химики, механики и астрономы имеют совершено богословские
представления о своих (курсив – А.Л.) «силах», «законах», «материи», «электронах», «газах», «жидкостях»,
«телах», «теплоте», «электричестве» и т. д.» [1, с. 227] – утверждал А. Ф.
Лосев. И тогда становится ясным, что «под теми философскими конструкциями,
которые в новой философии призваны были осознать научный опыт, кроется вполне
определенная мифология» [1, с. 218].
Исключение составляет лишь отвлеченная наука; наука как система логических и
числовых закономерностей, то есть «чистая» наука. Но не более.
Следовательно,
красота и логичность, и даже соотносимость со здравым смыслом той или иной
теории не гарантирует её от мифологизации, которая, возможно, происходит одновременно
с её формированием, но становится явной для окружающих лишь тогда, когда наука
накапливает критическую массу данных, опровергающих её. Лишь тогда, уже борясь
с ней, как с мифологией, наука отречётся от неё ради чего-то более правдоподобного,
чтобы потом всё повторилось сначала. Без сомнения, «теория Птолемея тоже
красива и логична. И даже имеет каждодневное визуальное «подтверждение»: в
глазах земных наблюдателей все происходит именно так, как она и предсказывает,
- Солнце, Луна и другие планеты вращаются вокруг Земли на фоне неподвижных
звезд... Однако же человечество отказалось в конце концов от этой красивой и
логичной теории, признав ее ошибочность» [2]. Но, несмотря на это, будто не
замечая очевидного, некоторые исследователи повторяют полностью устаревшее
утверждение, что в отличие от науки, «миф оказывается нечувствителен к вопросам
правдоподобия и доказательности» [3]. Поэтому, в свою очередь подчеркнём:
нечувствительность мифа относительно правдоподобия и доказательности, мягко
говоря, преувеличена и в полной мере
может относиться лишь к архаичным мифам. Современные мифы стремятся к
доказательности и правдоподобию в той мере, в какой это возможно в современных
условиях, и для людей несведущих выглядят весьма убедительно. Но строится их
доказательность на комплексе различных манипуляций, помноженных на фактор
среды. Тех манипуляций, которыми вполне может пользоваться и наука.
Дополнительным
тезисом к предыдущему является утверждение, что миф не логичен. Хотя, благодаря
исследованиям А.Ф. Лосева, К. Леви-Строса, Ю.М. Лотмана вполне убедительно было
показано обратное. «Логика мифологического мышления так же неумолима, как
логика позитивная и, в сущности, мало чем от нее отличается, – в связи с этим
утверждал К. Леви-Строс. – Разница здесь не столько в качестве логических операций,
сколько в самой природе явлений, подвергаемых логическому анализу» [4, с. 241].
И далее он замечал: «Может быть, в один прекрасный день мы поймем, что в
мифологическом мышлении работает та же логика, что и в мышлении научном, и
человек всегда мыслил одинаково «хорошо»» [4, с. 242].
Впрочем,
на последнем утверждении К. Леви-Строс не настаивал. И пока однозначных данных
о системном тождестве мифологической и
научной логик мы не имеем. Но в его суждении о том, что в мифологическом
мышлении есть своя логика, его поддерживаем. Не случайно стремление распознать
в структурах мифа скрытую логику творческого воображения подвело К. Леви-Строса
к необходимости перейти от мифологии к мифологике [См.: 5]. Однако, возможно, в данном вопросе
ближе всего к пониманию проблемы подошёл Я. Э. Голосовкер, специально
разрабатывавший логику мифа как логику т. н. имагинативного (от imaginatio – воображение – лат.) [См.: 6] мышления. Хотя стоит отметить, что он более
наметил, чем последовательно раскрыл и систематизировал закономерности мифа и логики
«чудесного», скорее поставил вопросы, чем дал на них ответ. Но сама их
постановка в тех условиях была
равносильна выбору правильного направления. И в данном случае для нас это является
определяющим.
Одним из основных
вариантов мифологизации объекта научного исследования является его системное
упрощение, когда реальный объект заменяется его упрощённой моделью, схемой-образом,
с которым исследователь и будет в дальнейшем работать, его анализируя и
оценивая. Но поскольку данное упрощение является результатом личностно
осуществляемого познания, разница между различными подходами к одному и тому же
объекту может оказаться несопоставимой настолько, что их можно воспринимать как
оппозицию «система – внесистема». Так,
до сих пор в науке нередки ситуации, когда выработанные в рамках разных научных
традиций позиции признаются той или другой стороной ненаучными в силу того, что их сторонники
придерживаются разных научных воззрений, говоря о ненаучности взглядов там, где
надо говорить о разных подходах [7, с. 282].
Однако, с мифом
ситуация аналогичная, так как относительно науки он выступает чем-то инородным,
внесистемным, и уже потому неправильным. Понятно, что инородное явление скорее
всего будет рассматриваться через отторжение, в котором всё непонятное будет
восприниматься, как примитивное, ложное, недоразвитое. Однако, на деле всё может
быть совсем иначе. Так, интересное заключение делает в отношении интеллектуального
уровня развития индейцев изучавший их К. Леви-Строс. Вот что об этом пишет один
из исследователей научного наследия великого французского антрополога М.К.
Рыклин: «Индейцы в понимании Леви-Строса чрезвычайно интеллектуальны. По
рафинированности продукты их культуры сравнимы с любой современной научной
концепцией, включая квантовую механику, структурную лингвистику и теорию
относительности» [5, с. 750]. И хотя у данной позиции среди учёных не так уж и
много сторонников, оставлять её без внимания будет неправильным. Особенно
применимо к тому, что касается общей суммы знаний, которой пользуется человек,
независимо от эпохи. Ведь тогда, возможно, получается, что применимо к джунглям
нужны не меньшие знания, чем в современном университете. Только они другого
порядка.
Впрочем, на данной
идее мы не будем настаивать. Но обратим внимание на тот аспект проблемы,
который проводит аналогию в плане соотношения между сложнейшими представлениями
индейцев и современными взглядами с одной стороны, а также мифом и наукой с
другой. Ведь ясно же, что в каждом отдельном случае одно не отменяет другого, а
тонко и естественно дополняет, утверждая в мире то нескончаемое многообразие,
без которого его существование и развитие невозможно.
Более того, и для
понимания мифа это обстоятельство также является важным, имеющий хождение в
научной среде релятивизм с его искусственным упрощением живого и многообразно
проявляющегося культурного процесса, безусловно, пытается свести разность к
простоте и сложности, выстраивая их таким образом, чтобы подвести к идее
прогресса, совершенно не замечая того, что индейцам удалось «создать
практически из воздуха, из аморфной массы на первый взгляд невразумительных и
несвязных повествований гармоническое целое» [5, с. 750], которое не может не
восхищать.
Неудивительно, что
подобная позиция вызывает у отдельных учёных ответный и весьма обоснованный
протест. Её результатом была выработка системы взглядов, в которой «Леви-Строс
вслед за Лоуи и Боасом дробят и релятивизируют идею прогресса настолько, что
она становится карикатурой на саму себя» [5, с. 753]. И эта карикатура есть,
несомненно, миф. Миф, вызванный к жизни другим мифом. Мифом, в котором наука,
самоутверждаясь на мифологии, противопоставляет себя не только мифу, но и самой
жизни. И ничего в том удивительного нет, так как «каждая наука… создает
собственную мифологию» [8], – не без оснований утверждал С. Лем в разделе своей
работы «Сумма технологии» под названием «Мифы науки».
Развивая данную,
крайне неприятную для науки тему, Станислав Лем писал: «Мифология науки – это
звучит как contradictio in adiecto» [8], то есть «противоречие в определяющем
выражении» (лат.), что не выражает глубины поднятой им проблемы, но указывает
один из аспектов или направлений его исследования. Ведь «любая, даже самая
точная наука развивается не только благодаря новым теориям и фактам, но и
благодаря домыслам и надеждам ученых.
Развитие оправдывает лишь часть из них. Остальные оказываются иллюзией и потому
подобны мифу» [8]. Насчёт мифа, как подобия иллюзии, С. Лем, конечно, мягко
говоря, преувеличил, впадая в порождённую «заблуждающимся разумом» и в своё
время подхваченную наукой свою мифологию. Но в плане постановки проблемы его
мысль не вызывает возражений.
«Свой миф
классическая механика воплотила в
демоне Лапласа -
в демоне, который по мгновенным
скоростям и положениям всех атомов
Вселенной мог предсказать все ее
будущее» [8], – напоминает С. Лем об одном из самых известных мифов науки. А
ведь как в своё время учёные были уверены, что правы. И ведь понятно, что
причина этого заключалась не в отсутствии ума. Значит, мысль, что наука
постепенно очищается от таких ложных предположений («постепенно очищается
от этих ложных верований»),
изживая их и совершенствуясь, тоже иллюзия, поскольку их не становится меньше.
Просто вместо изжитых старых иллюзий в науке возникает соразмерное количество
новых. И как ни неприятно говорить учёному об этом, подобная смена иллюзий
лежит в основе самого познавательного процесса. А, значит, бороться с ней в
принципе бесполезно. И возможно, поэтому, подводя некий итог, С. Лем заметил,
что, «исполняя наши желания,
материальный мир вместе с тем
принуждает нас поступать так, что достижение цели становится столь же похожим на победу, сколь
и на поражение» [8].
Впрочем, в своём
стремлении к новому мир над этим не
задумывается, ища новые формы выражения там, где старые себя исчерпали.
Возможно, поэтому, сталкиваясь с явлениями, которые не могут быть ясно и
чётко объяснены в рамках строго аналитического дискурса, учёные прибегают к
метафорам, как правило, нисколько не задумываясь, в какой степени аналитика
становится, благодаря метафорам, мифологичной. Так, по мнению А.А. Потебни,
«познание может быть представлено, как бесконечное снимание покровов истины»
[7, с.281], и этот образ, при том, что его можно принять, как достоверный, уже
в силу своей метафоричности является по своей сути мифологичным. Ведь ясно, что
у истины нет никаких «покровов», и никто их бесконечно нигде не снимает, но для
удобства понимания люди представляют процесс познания именно так. И данный
образ всем понятен, а потому общеупотребим.
Несколько
позже А.А. Потебня сравнил форму мысли с застеклённой рамкой («форма мысли, как
бы застекленная рамка, определяющая круг наблюдений и известным образом
окрашивающая наблюдаемое» [7, с. 282]), снова, незаметно даже для себя, в
поисках максимально достоверного образа, прибегнув к мифологическому мышлению,
дабы максимально просто и понятно объяснить то, что он хотел выразить. Тем
самым, он, по собственным словам, проводил «бессознательное заключение от очков
к свойствам того, что сквозь них видно» [7, с. 282], при этом, не отдавая себе
отчёта в том, что для более ясной и полной картины описываемого он
«бессознательно» использовал сравнительные образы, подпадающие под определение
мифологических.
Не менее яркую и
образную метафору предлагает М. Фуко, описывая свои представления о
свойственном вещам порядке, который «задается в вещах как их внутренний закон,
как скрытая сеть, согласно которой они соотносятся друг с другом, и
одновременно то, что существует, лишь проходя сквозь призму взгляда, внимания,
языка; в своей глубине порядок обнаруживается лишь в пустых клетках этой решетки,
ожидая в тишине момента, когда он будет сформулирован» [9, с. 36-37]. И мы не
будем ему возражать, но отметим блистательную метафоричность его языка и
позиции, позволяющих ему создать те образы, которые с одной стороны дают ясную
картину его взглядов на происходящее, а с другой – созвучны мифическим
представлениям восточных мистиков о Пустоте.
Ещё
одним примером мифологизации может служить оценка творчества Г. Башляра,
который, по словам П. Кийе, «поднял эпистемологию на уровень теории относительности
в физике, а в учении о творческом воображении достиг сомасштабности тому поэтическому
всплеску, которому открыла шлюзы энергия сюрреализма» [10]. Понятно, что
данными сравнениями П. Кийе хотел показать масштаб и значимость вклада Г. Башляра
в науку. Но если в первом случае мы ещё можем апеллировать к рациональности, то
во втором, где речь идёт о «поэтическом
всплеске», «шлюзах» и «энергии», несомненно, имеем дело с мифологией. Впрочем,
и культ теории относительности, когда она предстаёт неким совершенством, воплощением
гениальности, научным «монбланом», явно с рациональностью не имеет ничего
общего и напоминает о совсем иной относительности, когда нечто, вознесённое
одними, будет со временем другими повержено в прах.
В связи с этим,
отношение науки к мифу отчасти объясняется как отношение к близкому другому, а
непохожесть близкого вызывает врожденный антагонизм [См.: 11]. При этом, среди
учёных нередки примеры отношения к мифу и мифотворчеству как к заразной
болезни, а в содержательном отношении – как чему-то бредовому, абсурдному,
внелогичному изначально. И это позволяет им избегать глубокого научного анализа
научного мифотворчества или сводить его к каким-то сентенциям, которые дают
возможность смотреть на миф свысока. Ведь бред не может быть точкой зрения. С
ним не надо спорить. Его надо просто пресекать. И наука пресекает социальное
мифотворчество по мере сил. Однако, совершенно безрезультатно. И, как правило,
потому, что его не осознаёт, видя мифотворчество лишь в чужом и совершенно не
соотнося его со своими гипотезами.
Однако, в
противоположность этому мы возьмём на себя смелость утверждать, что творческий
потенциал науки напрямую связан с её способностью к мифотворчеству – от воспроизводства
гипотез до формирования тех моделей, которые ложатся в основу наших представлений
о мире и человеке. Но если миф уподобить шестому чувству, то получится ситуация,
когда наука доросла до понимания, что отсутствие шестого чувства мешает ей
наслаждаться остальными пятью.
Вот почему в режиме
конкретной локальности спор между наукой и мифом всегда будет в пользу науки.
Но там, где сохраняется нацеленность на разнообразно проявляющуюся
бесконечность, называемую нами жизнью, миф безраздельно господствует. И наука
преимущественно обслуживает его.
Список литературы
1.
Лосев А.Ф. Самое само: сочинения / А.Ф. Лосев. – М.: ЗАО Изд-во
ЭКСМО-Пресс, 1999. – 1024 с.
2.
Скляров А. Миф о «мифологическом сознании»
или О пагубности вопроса «почему»? для устаревших теорий и собственного
спокойствия [Электронный ресурс] / А. Скляров. – Режим доступа:
http://fairypot.narod.ru/story/mythological_consciousness.htm
3.
Козолупенко Д.П. Анализ мифопоэтического
мировосприятия: автореф. дис. … д-ра филос. наук / Д.П. Козолупенко. – М., 2009. – 24 с.
4.
Леви-Строс К. Структурная антропология / К. Леви-Строс; пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. – М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. – 512
с.
5.
Леви-Строс К. Мифологики: в 4-х т. / К. Леви-Строс. – М., СПб.:
Университетская книга. – Т.4. Человек голый. – 2007. – 784 с.
6.
Голосовкер Я.Э. Логика мифа / Я.Э. Голосовкер. – М: Наука, 1987. – 224 с.
7.
Потебня А.А. Слово и миф / А.А. Потебня. – М.: Правда, 1989. – 624 с.
8.
Лем С. Сумма технологии [Электронный ресурс] / С. Лем. – Режим доступа: http://lib.ru/LEM/summa/summgl4d.htm
9.
Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук / М. Фуко. – М.,
1994. – 406 с.
10.
Башляр Г. Психоанализ огня [Электронный ресурс] / Гастон Башляр. –
Режим доступа: http://www.world7.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=170:2009-11-25-17-33-32&catid=38:2009-10-28-05-41-15&Itemid=120
11.
Крыщук Н. Виктор Дольник: непослушное дитя биосферы [Электронный
ресурс] / Николай Крыщук. – Режим доступа: http://www.idelo.ru/443/23.html
Надійшла
до редакції:
04.02.2012
|
А.В.
Ставицький (філіал МГУ ім. М.В. Ломоносова
у Севастополі) Міфологізація науки: постановка проблеми Розглядається
процес міфологізації науки і причини, що його породжують. Ключові слова: сучасний
міф, функції міфу, міфологізація. |
A.V. Stavitskiy (the
MythologIZation of science: formulation of the problem The article examines the process of the mythologization of science
and the reasons that cause it. Keywords: modern
myth, functions of myth, mythologization. |